Юлиана Суренова - Дорогой сновидений

— Что ты сказала? — в отличие от лекаря, которого услышанное заставило замереть, Лина, наоборот, вскинулась, выйдя из оцепенения мыслей, которые не вели никуда.

— К Мати эта злополучная ягода попала от Рамир, — видя, что девушка не в силах больше произнести ни слова, полностью вверив свое сознание ожиданию кары, которая с каждым новым мгновением казалась ей все более и более неотвратимой, ответила за нее Фейр.

В первый момент женщина решила, что неправильно расслышала, но потом, поняв, что никакой ошибки нет, захлебнулась в гневе:

— Да как ты…

— Постой, Лина, постой. Я согласен: то, что она сделала, заслуживает осуждения…

— Осуждения?! Всего лишь осуждения?!

Рамир зажмурилась. Ей хотелось провалиться сквозь землю. Мысленно она молила бога солнца: пусть все случится как можно быстрее, уже сейчас. Она с радостью примет любое наказание. Только бы они ее простили, только бы она сама больше не чувствовала себя такой виноватой!

— Да задумайся ты хотя бы на миг! — воскликнул Лигрен. — Задумайся над тем, что судьбу не изменить! Она вершится вне зависимости от нас! И если так должно было случиться, то это произошло бы и без помощи рабыни! Неужели ты не чувствуешь, что за всем этим стоит воля не смертного, а небожителя? И еще. Теперь мы знаем, как ягода попала к Мати, но как она оказалась у остальных, у твоих сыновей?

— Она же и дала! — всплеснула руками Лина. К чему, когда все ясно и так, еще в чем-то разбираться?

— Хозяйка, нет! — в ужасе прошептала Рамир. — Я никогда…

— Умолкни! — оборвала ее женщина. — Какое вообще ты имеешь право вмешиваться в разговор свободных?!

— Лина, так нельзя. Даже твой страх за детей не оправдывает…

— Она преступница! Почему ты пытаешься ее защитить?

— Она несчастное создание, которое корит себя куда сильнее, чем на это способна даже ты! То, что произошло, было выше ее. Однако, она нашла в себе силы во всем признаться. Она даже готова взвалить на себя вину, которой на ней нет! Так какой, скажи на милость, какой ей смысл что-то скрывать? Она…

— Да как ты можешь верить… Хотя нет, конечно! Ведь ты сам совсем недавно был рабом!

— Это так, — внутри Лигрена все сжалось в напряженный ком нервов. Но он заставлял свой голос звучать ровно, разве что приглушенность выдавала его чувства. — А до этого я был жрецом города. Боги изменили мою судьбу. Потом Они изменили ее вновь, вернув свободу. Как Они захотят, так и будет. Будь на то Их воля, и ты однажды утром могла бы проснуться рабыней. Или все не так, женщина? Скажи мне, я не прав?

— Прав… — вынуждена была признать та.

— А если прав, послушай меня. И постарайся понять. Рамир не могла дать ягоды твоим сыновьям хотя бы потому, что ты не отпускаешь мальчиков ни на шаг от себя.

— Ну…

— И еще. Допустим, что это Мати передала детишкам ягоду Меслам, чтобы ей не было одиноко во сне. Но одна единственная ягодка, разве она настолько сильна, чтобы на десять дней усыпить шестерых ребятишек?

— Откуда мне знать!

— Зато я знаю! И знаю наверняка. Для такого ягод должно было быть уж никак не меньше чем по одной на каждого малыша.

— Шесть! — рабыни в ужасе переглянулись, только сейчас начиная понимать, о чем идет речь. — Но это невозможно! Никто никогда не дал бы девочке столько ягод, как бы она ни просила, приказывала или даже угрожала! Ведь если кто-то съест больше двух ягод его сон станет вечным!

— Но если всему виной эти проклятые ягоды, где еще дети могли взять их! — воскликнула Лина.

— Ты уверена, что сама не собирала?

— Ну разумеется! Я чту закон каравана!

— Может быть, случайно перепутала их с чем-то иным?

— Я похожа на дуру? — караванщица смерила лекаря взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Она была на грани того, чтобы взорваться от гнева. И лишь страх за детей сдерживал ее ярость, направляя весь пламень души в ином направлении.

— Лина…

— Хорошо, я повторю. Раз ты отказываешься понимать меня. Но если и после этого ты будешь продолжать в том же духе, то можешь нарваться на неприятности и я не посмотрю, что ты свободный, лекарь и вообще бывший жрец. Слушай: Н-Е-Т! Ни у меня, ни у какой другой караванщицы нет и не может быть ягод Меслам! Мы никогда в жизни не брали эту гадость в рот и не желаем слышать ни о чем подобном, поскольку этот плод связан с богом сна, признать над собой пусть даже временную, призрачную власть которого, значило бы оскорбить, бросить вызов госпоже Айе. А мы, почти всю свою жизнь проводя в снежной пустыне — Ее безраздельных владениях, не можем, не смеем совершить подобное…!

— Я никогда не задумывался над этим… — качнул головой лекарь. Сколько бы лет он ни странствовал с караваном, все равно душой он был горожанином и мыслил, чувствовал, верил совершенно иначе. Нет, ему менее всего хотелось прогневать великую богиню. Но он и подумать не мог, что Ту может разозлить такая малость! И, потом, будучи рабом, он все минувшие годы прибегал к помощи этих ягод… Хотя, надо признать, что лечил ими только рабов, для свободных ища иные средства… Или рабское положение освобождало их от кары, которую должен нести свободный?

— Ты упомянула бога сна… — задумчиво проговорил Лигрен. — Ты помнишь его имя?

— Не знаю я, как его зовут! И знать не хочу! — женщина пренебрежительно повела плечами. — Я не признаю его! Да и зачем он, когда есть госпожа Айя?

— Фейр, — лекарь неожиданно повернулся к рабыне, все еще стоявшей с ним рядом, внимательно прислушавшейся к разговору свободных. — А ты?

— Да, конечно, его зовут…

— Не надо, не произноси, — остановил ее Лигрен. — Ни к чему лишний раз испытывать судьбу. Ответ не в имени, а в том, что ты его помнишь. В отличие от караванщиков, которые могут лишь слышать и видеть этот символ, но не хранить в памяти, словно для них его просто не существует…

— Раз все так, значит, это угодно госпоже Айе! — Лина всегда знала, что караванщики и рабы — люди разных богов. И, все же… В ее сердце вкралось сомнение… — Постой, — она резко повернулась к лекарю. — К чему это, интересно знать, ты клонишь?

— Вы не признаете бога сна. Но ведь от этого он не перестает оставаться богом, пусть слабым, младшим, каким никаким, но богом, который вряд ли питает к караванщикам дружеские чувства.

— Какое мне дело до его чувств!

— Лина, так нельзя! Ведь ты говоришь о боге!

— Я говорю о духе, пытавшемся украсть у госпожи Айи Ее силы!

— И, все же…

— Да Матушка Метелица мне никогда не простит, если я стану даже думать о нем иначе!

— Давай не будем больше об этом, — поморщившись, проговорил Лигрен. Жрец, он относился ко всем, наделенным божественной природой с трепетом и подобные речи, обычные для караванщика, но крамольные для слуха служителя, были ему по меньшей мере неприятны. — Я лишь хотел сказать, что, возможно, бог сна захотел отомстить вам.