Жан-Луи Фетжен - Час эльфов

Человек подчинился с большой неохотой, передал поводья стражникам и остался стоять, разглядывая короля. Эти глаза, эта угрожающая ухмылка, эта одежда из темной кожи, ножи, прицепленные к поясу, на пальце кольцо, отмеченное руной Беорна… Этот человек был убийцей, потрошителем из Гильдии, и его место было на виселице. Он нехотя посторонился, уступив дорогу Утеру, постаравшись выразить взглядом по возможности большее презрения и неуважения, и король почувствовал, как позади него задрожали от негодования его стражники.

– Как твое имя? – спросил Утер.

– Герри… Герри Сумасброд, – ответил тот, вздернув подбородок.

– Оно тебе подходит… Разоружите его и обыщите хорошенько. Ни один из этих людей не войдет в город с оружием!

Затем он подошел к первой повозке, похожей на большие носилки, запряженные четверкой лошадей, возница которой был наполовину засыпан снегом и казался промерзшим до костей. Обойдя упряжку, он откинул кожаный полог, прикрывающий возок. Горячее пахучее облако дохнуло ему в лицо. В следующую секунду разодетый в нелепые шелковые одежды молодой человек с пронзительным визгом приставил ему к горлу нож. Утер мгновенно отклонился и схватил его за запястье, заломил руку и швырнул в снег. Щеголь плюхнулся на четвереньки, и все смогли заметить, что под роскошными платьями ничего не было, но тут же вскочил под насмешки своих компаньонов.

– Король собственной персоной! – проскрипел старческий голос из кучи подушек, мехов и одеял. – Какая честь для старой Маольт!

И она показалась, отекшая и седая, из вороха тряпья.

– Ты совсем не изменился, мой миленький, – жеманно проговорила она. – Все такой же красавец, да, да, да…

– Да и ты тоже, ты тоже совсем не изменилась, Маольт из Скатха. Разве что покинула свою башню.

Старая скупщица краденого улыбнулась и стала напяливать на себя все, что было под рукой.

– Ты хочешь заморозить до смерти старую Маольт, мой недотрога! Иди ко мне, ты меня согреешь, Да, да.

Утер засмеялся и бросил веселый взгляд на молодого человека, цепенеющего от холода, который топтался на снегу, пристыженный и смешной.

– Боюсь, не прячешь ли ты другого своего пажа под такой кучей подушек, – сказал он. – Поговорим чуть позже, когда ты отогреешься.

Он задернул полог, пресекая болтовню старухи, затем хлопнул по крупу коренной лошади.

– Пропустите их!

Ллиэн ничего не говорила с тех пор, как вернулась на остров. Ни с кем не перемолвилась, за исключением Рианнон. Дориан, Кевин, Тилль и сеньор Бран остались на берегу, и только Мерлин следовал за королевой до самого ее убежища на Авалоне. Пока лодка двигалась среди камышей, он попытался заговорить с ней, но не смог подобрать нужных слов. Правда, он нашел в себе смелость взять ее за руку. Ллиэн на мгновенье улыбнулась ему, затем отвернулась и погрузилась в свои мысли до тех пор, пока челн не уткнулся в землю. С тех пор Мерлин был один.

Каждое утро он приходил к скале, которую так любила королева, и сидел на широком выступе, нависающем над водой, с высоты которого можно было разглядеть в лесу кроны больших деревьев, выглядывающих из тумана. Зима, как всегда, осталась за пределами острова, но холод все же доходил и сюда, в пелене тумана, распадающегося на пряди на подступах к Авалону. Спокойный озерный прибой и неспешное покачивание камышей при малейшем дуновении ветерка создавали в его душе меланхоличное настроение. Не с кем было поговорить, и оставалось лишь бросать в воду камешки и считать круги. Королева с дочерью укрылись далеко отсюда, в подземелье, где их мог найти только маленький народец. Он за ними не пошел. Да и не собирался к ним присоединяться.

Может быть, он останется здесь еще на века, в то время как мир за пеленой тумана погибнет навсегда. Но в конце концов, что он мог поделать? Единственные существа, которых он по-настоящему любил, были здесь, на острове. А все остальное – лишь хаос и сражения, холод, страдания, грусть… Может быть, такова была воля богов, потому что именно таким был создан этот мир – смертный, мимолетный, обреченный на гибель. Мир, сотканный из жизни, любви, красоты, песен, смеха, но также и из уродства, крика, слез и, в конце концов, из смерти. Из смерти, которую не выбирают. Смерти для всех – принцев и мужланов, богатых и нищих, мудрецов и глупцов. Смерти для роющего шахту гнома, смерти для пожирающего падаль мерзкого кобольда, смерти для покрытого листьями дерева, смерти для птицы и ласки, живого ручейка, скалы, о которую бьются волны. Смерть настигнет рано или поздно, будет легкой или мучительной. Вопрос только в том, когда…

Вода внизу под ним, казалось, ждала его. Мерлин встал, разделся, аккуратно сложил плащ, сверху положил свои нехитрые пожитки и подошел к самому краю скалы. Достаточно было сделать один шаг вперед, чтобы прекратить напрасно оттягивать неизбежное. Выигрывать время… Присоединиться к Сиду, обрести покой в Потустороннем Мире… Долгие минуты он стоял так, нагой, на ветру, созерцал равнодушное поблескивание воды и плакал сам над собой, над своей жалкой жизнью. Он стоял слишком долго, чтобы решиться сделать шаг. Тогда он раздумал, растянулся на скале и закрыл глаза.

– Это так печально, – прошептал он.

– Что печально?

Он узнал голос Ллиэн, но не шевельнулся и не открыл глаза.

– Несмотря ни на что, в этом мире есть красота, – сказал он. – Солнце, просвечивающее сквозь листву, прохладная вода ручья, вино Утера при дворе… Есть твои глаза, такие же зеленые, как луга, твоя кожа и волосы. Есть твои ноги, такие длинные, когда ты идешь, твои груди под туникой… Я тебя видел, ты знаешь, в тот день урагана. Мне никогда так не хотелось женщину, будь она из эльфийского или человеческого племени.

Мерлин улыбнулся и покачал головой, сам удивляясь тому, что он только что сказал, но вдруг сердце его затрепетало, когда она легла рядом с ним.

– Не бойся…

Она была здесь, такая нежная и горячая, так близко к его ледяному телу, и ветер накрывал их обоих ласковым пологом ее длинных волос. Ему было достаточно поднять руку, чтобы коснуться ее кожи…

– Это правда, я боюсь тебя, – сказал он совсем тихо. – И люди тоже всегда тебя боялись, ты знаешь? И даже Ллэндон тебя боялся. Мне кажется, только Утер умел видеть тебя такой, какая ты есть, лишь он один любил тебя так сильно, что не боялся твоей красоты. И вот… Игрейна очень красива, но человеческой красотой, а значит, несовершенной, привычной… В конце концов, наверное, он тоже тебя боялся…

Он умолк, и они продолжали лежать, не говоря ни слова, слушая шепот ветра.

– Я должен был бы ненавидеть этот мир… С тех пор как я родился, я не вызывал у других ничего, кроме страха, презрения или ненависти. Я знаю все, что обо мне говорят. Я сын дьявола, никто не может подойти ко мне без отвращения, я существо без возраста, без рода, без племени… И однако же, ты знаешь, мысль о том, что я увижу, как этот мир исчезнет, сжимает мне горло и заставляет плакать. Я плачу из-за Брана и его бессмысленных ругательств, из-за Утера, который швырнул меня на пол, из-за Рианнон, которая не хочет быть на меня похожей. Я плачу из-за тебя, Ллиэн, потому что ты меня не любишь.