Андрей Астахов - Девятый император

– Не очень.

– А вдруг шпион это мунгольский? Появился здесь, вынюхивает, что и как, пути разведывает. И мальчишка этот странный, Зарята, и он появились неведомо откуда. Кабы не натворили чего!

– Мыслю я, ты больше на отца Варсонофия зол, что на месте твоем ныне служит… Ну ладно, понял я тебя! – Радим отпил меду. – Поедешь с воинами моими в Чудов Бор, покажешь.

– А много ли воинов пошлешь?

– Боишься, что ли?

– Атожно! Вдруг этот чужак драться начнет?

– Говоришь же, хворый он.

– Истинно, хворый. Однако Липка о нем заботится, может, оклемался уже. По всему видать, воин он бывалый. Одет правда чудно, не по-нашенски. Но меч у него знатный. За такой меч и два десятка коров отдать не жалко.

Радим почесал подбородок. Дело получается темное; понятно, что Жила этот пришел к нему со своими шкурными хлопотами, хочет возвести на чудовоборского попа Варсонофия поклеп – мол, привечает батюшка подозрительных чужеплеменцев. Однако чужак с мечом – это не шутки. Надо бы выяснить, откуда он в этой глухомани взялся. А с другой стороны, отправлять отряд в отдаленную деревню рискованно. Много воинов не пошлешь, они и тут все наперечет, а малый разъезд легко в засаду завести. Чтобы прояснить разум, Радим сделал добрый глоток меда, но снова, как назло, заперхал, закашлялся.

– Ты не сумневайся, боярин-ста, я тебе правду одну баю, – заговорил Жила, угадав мысли воеводы. – Вот те крест святой, что не вру! Была бы мне с того какая корысть, а то ничего у тебя не прошу. Только не опинайся, пошли кого со мной в Чудов Бор. Коль нет угрозы в чужаках, так твои гридни их с миром и отпустят. А уж коль скоро лихие это люди, колдуны да лазутчики, то здесь уж, боярин, суд твой и приговор твой. Ибо сказано…

– Пятерых с тобой пошлю, – перебил Радим. – Коль с верным доносом пришел, награжу. А если наплел чего, напраслину возвел, прикажу раздеть догола и по снегу канчуками гонять, пока все свои грехи не припомнишь и не исповедаешь. Млын!

Вошел дружинник, свирепо глянул на сомлевшего от страха Жилу, обратил взгляд на Радима.

– Отведи его к прислуге, пусть накормят чем-нито, – велел воевода. – Как поест и отдохнет, пусть покажет дорогу в Чудов Бор. Сам не езжай, пошли Субара и четырех гридней. Привезете людей, на которых сей холоп покажет.

– Что же это ты меня, боярин-ста, холопом зовешь? – обиделся Жила. – Вольный человек есмь, мудрости взыскующий…

– Ныне война идет страшная. – Радим закашлялся, перевел дыхание и глянул на расстригу так, что у того сердце замерло. – Не до мудрости.

Хейдин проснулся в большой бревенчатой хижине с маленькими окошками, в которые скудно проходил серый зимний свет. Он лежал на широкой постели, составленной из вязанок сена, покрытых сверху овчиной и с одеялом из звериных шкурок. Было тепло и чадно. Хейдин приподнялся на локте и огляделся.

Дом был не лаэданский и не ортландский – таких Хейдин прежде не видел. Он плохо помнил, что с ним случилось. Память сохранила какие-то бессвязные обрывки событий, которые совершенно не давали представления о том, как и куда он попал. Был свет, слепящий и похожий на вспышку молнии. Его швырнуло вверх, и он увидел распростертое на камнях Круга тело Меджа Маджари. А дальше… дальше была темнота. И еще холод. Ощущение страшного озноба во всем теле. Он потерял сознание, прижимая к себе Блеск. Теперь же Хейдин увидел, что его клинок лежит на деревянной лавке в нескольких шагах от его постели, а рядом сложены и прочие его вещи – черная кольчуга, одежда, пояс с кинжалом и кошельком. Каролитовый перстень оставался у него на пальце. Куда бы они ни попал, обкрадывать его явно никто не собирался.

Дом был пуст. Снаружи на дворе блеяла скотина: возможно, хозяева были там со своей живностью. Хейдин сбросил с себя одеяло, зашлепал босыми ногами к лавке по сбитому земляному полу. Он успел надеть штаны и один сапог, когда за его спиной заскрипела дверь.

– Проснулся, дяденька? Слава богу! – услышал Хейдин звонкий молодой женский голос.

Его даже не удивило, что хозяйка дома говорит с ним по-ортландски. Между тем женщина вошла, затворив за собой дверь. Она была в бараньем тулупе, толстом платке. В руках у нее был горшок, из которого шел пар.

– Я козу доила, – сказала женщина, – вот, молоко к завтраку будет. Ты одевайся, дяденька. Одежду я твою зашила, почистила. Ты. чаю, сам ее зашивал, вона, стебунина какая на рубахе…

– Кто ты? – спросил Хейдин.

– Ух ты, да ты по-нашему говоришь! – обрадовалась женщина. – Ты сам-то какого племени? Половец? Или булгарин? Или, может, латынянин?

– Я не понимаю. Я ортландец.

– Ортландец? Не слыхала про таких. – Женщина стянула с головы платок, и Хейдин увидел, что она совсем молодая, лет двадцати, белокурая и очень милая, с большими серыми глазами и курносым носиком. – Имя-то у тебя есть?

– Хейдин. Мое имя Хейдин.

– А я Липка. В крещении меня Анной назвали, но все зовут Липкой. Садись, есть будем. Сейчас хлеб достану.

– Что это за место, Липка?

– Чудов Бор, – девушка открыла заслонку печи и деревянной лопаткой ловко выудила из горячих печных недр свежеиспеченные хлебцы. – Деревня наша гак называется. Большое село, церква есть и больше ста дворов. У нас часто купцы, что но серегерскому тракту ездят, на постой останавливаются, но это после рекостава…

– Липка… – произнес Хейдин. – Странное имя. Не лаэданское, не ортландское. А на моем языке ты хорошо говоришь.

– На твоем языке? – Девушка засмеялась, показав безупречные зубы. – Я на своем языке говорю, на русском. Смешной ты, дяденька. Будто не в себе малость.

– Я и есть не в себе, – Хейдин сел за стол, потер рукой лоб. – Клянусь Тарнаном, я не знаю, куда я попал!

– Ко мне попал, – Липка перестала улыбаться. – Или тебе здесь плохо?

– Прости меня, красавица, – Хейдин спохватился, понял, что ведет себя неучтиво, встал, поклонился девушке. – Ты меня выхаживала, заботилась обо мне. Скажи, чем я могу тебя отблагодарить?

– Прям уж, нашел красавицу! – Липка опустила взгляд, будто в смущении, и тут же стрельнула в Хейдина жарким взглядом из-под густых черных ресниц. – Есть и краше.

– Я пока не могу понять, как я к тебе попал, но то, что ты для меня сделала, не забуду никогда.

– На то и баба нужна, чтобы о мужике заботиться… Садись, попей парного молока. – Липка нарезала горячий хлеб, поставила перед Хейдином кружку с молоком. – Зарята позже поест.

– Зарята? Муж твой?

– Брат мой, – улыбнувшись, поправила Липка. – Названный. Его мать в лесу нашла два года назад, совсем как мы тебя нашли. Он сейчас бегает где-то, придет скоро.

– Значит, вы меня в лесу нашли?

– Угу, – Липка откусила кусочек хлеба. – Наш с Зарятой дом на отшибе стоит, у самого леса. Бывает, зверье из леса заходит прямо к дому, скотину нашу чует…