Юрий Никитин - Артания

– А что делать, если стыдимся того, чему другие завидуют?..

Вяземайт сказал сердито:

– Я… не могу.

– А я?

– Ты можешь, – сказал Вяземайт твердо. – Ты грубый.

Аснерд ахнул от такого оскорбления:

– Я? Я грубый?

– И черствый, – буркнул Вяземайт. – Помнишь, когда конь мне наступил… ты еще хохотать начал! Боль адская, а ты хохочешь… Если бы я мог тогда подняться, я бы тебя убил!

– Видел бы ты тогда свою рожу, – сообщил Аснерд. – Ты сам бы кончился от смеха.

– Все равно ты бесчувственный, – возразил Вяземайт. – Я могу тебе сто случаев…

– Ну давай все сто!

Конст тихонько ехал в сторонке. Спор благополучно соскользнул с опасной темы, опасной для всех, Вяземайт обвиняет воеводу в бесчувственности, тот умело защищается, оба вспоминают мельчайшие подробности старых битв, где оба дрались простыми воинами, оба довольны, о Придоне можно забыть, или отодвинуть эту боль в сторону. Не из бесчувственности, а потому что сделать ничего нельзя, а просто обсуждать – слишком по-женски.

Потом он засмотрелся на небо, ответил невпопад раз-другой. Аснерд наконец заметил, куда посматривает Конст, тоже засмотрелся, а за ними начал задирать голову и Вяземайт. Наконец и Придон, обратив внимание, что от него отстали, едут сами по себе и то и дело поглядывают вверх, тоже метнул взгляд к небосводу.

Он поперхнулся, застыл, устрашенный и очарованный. Небосвод исчез, они едут под опрокинутым морем. Все небо, от края и до края, бушует в волнах, а те все в белоснежной пене, кое-где ее столько, что и волн не видно, только белая растрепанная ветром пена, холодная и злая.

Голова закружилась, он невольно ухватился за луку седла, что вообще-то позор для всякого, кто садится на коня. Но все смотрели наверх. Придону почудилось, что это море наверху движется, катит волны, а все здесь на земле застыли, замерли на месте, только конь зачем-то покачивается, а мир движется только там, наверху…

Он ощутил дурноту, словно укачало волнами. Низкое море катит над вершинами старых коричневых гор, сложенных не столько из камня, сколько из рыжей глины, а если из камня, то настолько старого, что уже превращается в глину, как сильные и шлемоблещущие воины к старости превращаются в дряхлые трухлявые пни.

Куявские горы изрыты норами, отсюда кажется, что гнездами птиц, но Придон понимал, во многие норы можно въехать на коне, а там, внутри, нетрудно спрятать целое войско. Когда-то так и поступали, и вражеская армия, пройдя с победой и расположившись беспечно на отдых, вдруг обнаруживала за спиной могучую армию! Да как обнаруживала: ночью, когда половина уже вырезана бесшумно, а остальные спросонья не успевают надеть доспехи… Вяземайт сказал с досадой:

– Могли бы прислать дракона прямо сюда!.. Неужели у них нет драконов, что долетят до Куябы? Не поверю!

Аснерд пожал плечами, глаза его высматривали впереди горных баранов, а руки то и дело трогали лук.

– Ни один дракон не долетит до Куябы… без отдыха. Так что это дело трудное, но вообще-то суть в другом, сам знаешь.

– Да, – буркнул Вяземайт. – Добыть меч – наше дело, куявы и пальцем не шелохнут, чтобы помочь. Придон услышал, сказал горячо: – Но ведь через пропасть нас перевезут на драконе?

– Только потому, – отпарировал Вяземайт, – что иначе вообще начинать бы не стоило. К тому же показывают всем, что мы без них ничто…

– Да и неизвестно, – сказал Аснерд многозначительно, – что там ждет. Может быть, мы прибудем сразу дивам на стол.

– Сколько нам ехать? – спросил Придон.

– Если никуда не будем заезжать, – ответил Аснерд, – то дня за три-четыре доберемся.

– А куда можно заезжать в горах? – удивился Придон. Вяземайт посмотрел на Аснерда и буркнул хмуро:

– Свинья найдет грязь даже в снежных горах.

Старые горы миновали за сутки, дальше дорога вывела в широкую просторную долину. Настолько широкую, что невольно вспомнились бескрайние просторы Артании. Придон судорожно вздохнул, только здесь, вдали от родных степей, ощутимо, что любит свою Артанию страстно, нежно, жить без нее не может. Артания, Артания, моя Артания, я тебя люблю, Артания, я люблю… ты жди меня, я вернусь с этой рукоятью меча, ты увидишь, что никто этого не мог сделать, твой отец просто вынужден будет отдать тебя, Итания…

Его губы шевелились, имя то и дело слетало с губ. Аснерд прислушался, вздохнул, сказал Вяземайту вполголоса:

– Я слышал, что есть такая волшебная палочка… Возьмешь ее в руки, взмахнешь три раза… и любое желание пропадает!

Вяземайт подумал, сказал убежденно:

– Враки. Или что имеешь в виду?

Конст засмеялся, но, когда раздраженный волхв оглянулся, Конст сделал вид, что смотрит в другую сторону.

Еще трое суток ехали сплошными лесами. Вообще-то леса Артании просматривались насквозь, их и лесами назвать трудно, там все рощи да гаи, но здесь лес настоящий – темный, дремучий, полный тайн. Две трети деревьев Придон видел впервые, да и те, которые встречал в родной Артании, здесь приняли чудовищные формы и размеры.

Обыкновенные дубы здесь в три-пять обхватов, как будто сопротивляются тянущей к небу силе, приседают, даже стволы оплывают, как горящие восковые свечи, бугрятся наплывами, наростами, зияют трещинами, откуда вытекает густой оранжевый сок, прозрачный и опасный…

Почти в каждом таком дереве дупло. На Придона из темноты смотрели зеленые или желтые глаза. Он уверял себя, что это обыкновенные филины, но какие филины днем, да и глаза слишком далеко один от другого, таких филинов не бывает.

В этих лесах, как говорят, колдуны из племен гномов и эльфов собирают чародейские травы. Здесь бродят дивные звери, каких больше нигде не встретишь. В Артании тоже встречались в давние времена, но артанские герои всех истребили, а этот народ торгашей воевать не любит, так что эти звери царят в лесах, иногда даже выходят в поля и нападают на поселян, а ночью врываются в дома и уносят детей.

К концу дня на горизонте начали подниматься белые, снежные, а на солнце так и вовсе сверкающие льдом горы. Настоящие горы, молодые, без пещер, цельные, такими цельными бывают только обкатанные морскими волнами камни. Их острые пики смотрели в небо, как острия обледенелых копий. Аснерд лишь однажды обронил небрежно: – Там.

И сделал рукой небрежный жест, охватив весь горный хребет в тысячи и тысячи верст длиной.

На третий день горы не просто приблизились, снежное дыхание теперь чувствовалось в воздухе, хотя ехали еще внизу, по зеленой цветущей долине. Сами горы высятся, казалось, преграждая путь, но к ним ведет проторенная дорога, хорошо укатанная тысячами колес. По обе стороны то и дело либо сломанные колеса, либо клочья истлевшей упряжи, а то и вовсе изорванные попоны…