Юрий Никитин - Артания

– А он может?

– Дочь моя, да все князья спят и видят, как бы ослабить мою власть, а усилить свою! Вплоть до того, чтобы из удельных князьков стать удельными тцарками, завести собственные династии. Все постоянно противятся моим указам, сговариваются тайком, как вместе не выполнять мои приказы… Пока что еще страшатся моего окрика, ведь вслед за окриком я могу послать войско, но все это шатко, дочь моя, шатко!

Она прошептала, убитая:

– И как долго…

– Всю жизнь, – ответил он ласково, – всю жизнь! Если тцар не хочет залить кровью собственную страну, он должен жить в таком вот шатком мире. Зато у меня живая страна. Над ней не веет кладбищенским покоем и умиротворением. Последнего заговорщика я казнил лет пятнадцать назад! Думаешь, их не осталось? Да полно!.. Но я страной управляю указами, а не мечом. И мои противники все никак не могут набраться сил, получить поддержку соседей. Это и называю я победой. Янкерд давно бы выступил против меня, допусти я серьезные ошибки!.. Но сегодня я, возможно, эту ошибку допустил. Народ в восторге, однако Янкерд станет моим врагом, если ему отказать.

Она возразила горячо:

– Почему? Он вовсе не сходит по мне с ума!

Тулей обнял ее, прижал на миг кудрявую голову к груди.

– Дорогая, у мужчин очень ценится репутация. Он не может ею поступиться. Ему всегда все удавалось. А теперь признать перед всем народом, что обломал зубы? Слишком многие знают, как отчаянно он добивался твоей руки!.. Нет, если ему отказать, он станет лютым врагом.

– Отец, разве у нас не сильны войска? Тулей ответил с неохотой:

– Войска сильны, накормлены, отдыхают в бараках. Еще сильнее наши башни, мимо которых чужая мышь не проползет! Но я не хочу воевать с человеком, который может стать если не другом, то хотя бы союзником. Мощь Куявии в том, что мы врагов Превращаем в друзей. Или хотя бы в нейтральных соседей, с которыми начинаем торговать, общаться, а потом они постепенно все равно становятся нашими друзьями.

– Отец, – сказала она с твердостью в голосе, – я не пойду за Янкерда!

Он отстранился, в глазах блеснул гнев. Густые брови сдвинулись грозно, а голос прозвучал сдержанно, но с нотками далекого грома:

– Только дочери простолюдинов могут выбирать, за кого им пойти. Да и то сомневаюсь… Тцарские же дочери выходят замуж, руководствуясь интересами страны. Слишком многое зависит от такого пустяка, как простое замужество, и я этим многим пренебречь не могу.

– Отец!

Он хлопнул ладонью по столу:

– Две недели! Еще две недели даем сроку твоему арта-нину.

Она возразила:

– Не артанину, а мне!

– Хорошо, – сказал он уже мирным голосом, видя, что дочь уступила, – тебе. Еще две недели разрешаю тебе ждать этого, признаю, героя. Но затем… прости, дочь, тебя возьмет в жены князь Янкерд. Интересы Куявии, дочь моя.

Он все-таки сходил к обрыву, с которого сверзился, выбрал пару подходящих камней. Мох уже носил за поясом, сушил. Еще труднее оказалось с сухими ветками. В этом влажном липком мире любой отмерший сучок все равно пропитывается влагой, тут даже воздух наполовину из воды, как еще эти люди не стали рыбами или жабами…

Когда он развел огонь, все попрятались по дуплам. Он наслаждался сухим жаром, выпаривал из себя влагу, приготовил на огне убитую толстую птицу, чем-то похожую на голубя, размером с гуся.

Цветок осмелела первой, он научил ее есть жареное мясо. Она пришла в восторг, носилась между костром и дуплами, Придон слышал ее счастливое верещание. Наконец оттуда начали вылезать испуганные мужчины.

Так прошел еще один день, а на следующий уже пробовали траву не вытаптывать, а выжигать. Посреди поляны горел большой костер, в него постоянно подбрасывали ветки, Придон всякий раз повторял, что мокрые ветки не горят, надо искать сухие.

Сегодня он проснулся с ощущением, что слабость почти покинула, выветрилась. Он здоров или почти здоров. Выглянул из дупла: вверху мир в несколько слоев перекрыт толстыми, как оладьи, и такими же жирными зелеными листьями. Не только переплелись, как переплетаются вьюнки, но и срослись, словно здешний мир обступило со всех сторон одно-единственное дерево с мириадами стволов.

Вытоптанная вчера, выбитая и выжженная поляна заросла за ночь жирными сочными стеблями толщиной с руку. Высушенные вечером огнем костра стволы снова влажно блестят, из щелей выпучивает белесые шляпки грибов размером со щиты.

Костер полыхает победно, жарко, но трое мужиков все еще тупо и покорно утаптывают траву по старинке. Еще четверо старательно рубят каменными ножами сочные побеги, оранжевые, почти прозрачные, видно, как внутри бегут соки.

Женщины самые сочные комки уносят, руки перепачканы, толстые губы блестят, даже вся шерсть на шкурах мокро блестит, словно по ним всю ночь ползали эти гигантские слизни.

Придон вылез, постоял, держась за край. Голова закружилась, но на ногах удержался. На него оглядывались, как ему почудилось, со сдержанным любопытством, потом понял, что это даже не любопытство, а просто молчаливое приглашение включиться в работу, как только почувствует себя достаточно окрепшим.

Эти люди, подумал с брезгливым изумлением, мало чем отличаются от тех деревьев, против натиска которых воюют. Они не слыхали про титаническую битву Артании, Куявии и их Славии за господство над миром, не слыхали даже про города, другие племена и народы. До них доходят смутные слухи, что еще есть деревни, но никогда других людей не видели, потому в их существование просто не верят… Они вообще не представляют, что человек может воевать против другого человека!

Он отпихнулся от дерева, под ногами непривычно прогибался толстый слой жирного мха. Иногда под ногами чавкало, выбрызгивалась тонкая струйка рыжей воды. Пахло смрадом, гнилью, разлагающимися болотными растениями, дохлой рыбой и жабами.

Силы возвращались с каждым шагом. Комочки глины с перевязи сперва отламывались мелкими сухими камешками, остальное размокло, перепачкало грудь, зато ремень теперь гнется, словно стал частью собственной кожи. Только рукоять осталась скрытой под налипшими серыми комьями.

Домики отступили и скрылись за покрытыми мхами деревьями. Он даже видел некоторое время впереди тропинку, деревья с обеих сторон почернели обугленной корой, но саму тропку уже затянуло влажной сочной травой. Это хорошо, сказал он себе подбадривающе. Вон дальше за деревьями раскинулась ржавчина топкого болота. Обнаглело, даже не прячется под ковром мха. Посреди болота осклизлые корни вывороченного дерева, ствол под водой, а вершинку можно угадать по блестящим от слизи, черным, голым, как черни, ветвям, что жутко торчат из гнилой тухлой воды.