Юрий Никитин - Придон

– Он сам скажет!.. Итания, в городе все еще неспокойно. Она вскинула голову, чтобы смотреть ему в лицо, а не в обнаженную грудь, больше похожую на выкованные из светлой меди широкие латы.

– Это мой город!

Придон взял ее за плечи, глаза с тоской и нежностью впились в ее лицо. Твердые губы раздвинулись в примирительной усмешке.

– Твоим и останется. Но сейчас еще буянит всякая мразь. Извини, но это куявы. Ваши озверевшие слуги и скинувшие ярмо рабы. Вообще-то надо бы их всех под нож, но… как-то не поднимается рука резать тех, кто издали встречал нас с таким ликованием! Пойдем.

Обомлевшая служанка видела, с какой нежностью артанский тцар-полководец обнял ее за хрупкие плечи и повел обратно. Оглянулась на стража, тот подмигнул, окинул ее плотоядным взглядом. Она фыркнула негодующе, но подобралась, грудь постаралась выпятить, жалея, что вырез недостаточно глубокий, пусть у этих гадов глаза вылезут, как у раков.

На входе в покои Итании Придон вынужденно выпустил ее плечи, дверь узка, вошел следом, но Итания повернулась к нему, и он уже не решился протянуть к ней руку. Она всмотрелась в его усталое лицо, что медленно наливалось краской, сказала негромко:

– Ты очень беспечен. В такое время везде развешал на стенах оружие!.. Я думала, только в той комнате, что занял сам… Он пожал плечами:

– Зачем?

– Дворец полон слуг, – напомнила она, – которые вас, артан, ненавидят.

Он кротко усмехнулся. Ей показалась, что в полумраке ее покоев блеснула молния от его белых ровных зубов.

– Они трусы. Для них выжить – главное.

Она опустила взор, он прав, для куявов, ценящих жизнь намного выше, чем в Артании, покажется глупым броситься с оружием на врага и красиво погибнуть. Ни один куяв не вступит в бой, пока не убедится, что у него есть три запасных пути для отступления. И что за участие в бою получит деньги, землю или хотя бы корову.

– Тогда берегись, – сказала она тихо, – вина и нашей еды.

– Отравят?

– Могут попытаться.

Он устало засмеялся:

– Да, это по-куявски! Подмешать яду, чтобы убило через три дня, а за это время убежать как можно дальше… Нет, Итания, не стану я трястись над жизнью. Я и так достиг всего, о чем мечтал: любимой женщины!

Глаза его сияли любовью и нежностью.

– Я думала, – произнесла она, – ты мечтал о воинской славе… Вот ее ты добился точно. Никто еще и никогда не брал Куябу…

– Знаю, – прервал он, – но это так мало… в сравнении с тем, что я получил тебя. Ведь я сумел завоевать тебя!

Она нахмурилась, в груди защемило.

– Меня ты не завоевал, – напомнила она. – Ты меня завоевал своими песнями, но сейчас… это правда, что ты песни оставил?

Он тоже нахмурился, словно ее отражение.

– Поход – моя песня!.. Ты – моя песня. Что мне еще надо? Я слагал песни, потому что не мог иначе… А сейчас – могу. Я уже ворвался в Куявию, поверг, сейчас я в Куябе и в этом дворце – властелин! Вот моя песня!

Итания отстранилась, чтобы не смотреть чересчур уж снизу вверх. Ноздри Придона хищно раздувались, на скулах выступили красные пятна. Глаза горели яростью.

– И никто тебе не смеет перечить, – сказала она горько.

– Никто! – прорычал он. – Своею волей я привел войско! Сколько раз эти бараны пытались вернуться! Я их заставил идти дальше, пока не узрели белые стены неприступной Куябы! И снова почти все готовы были отступить, мол, уже покрыли себя славой. И снова я…

Он задохнулся, глаза налились кровью, укрупнились, он смотрел на нее почти с яростью.

– И снова ты, – продолжила она горько. – Разорил мою страну, погубил половину своей армии… И все ради себя, любимого! Как ты мог? И ты еще этим горд?

Он закричал:

– Ты не понимаешь!.. Прийти и взять – это достойно.

– А что же недостойно?

– Выпрашивать!

– Взять – это убивая людей, сжигая села и города?

– Это война! – закричал он. – Огонь и кровь… Как иначе? Но это – слава, так завоевывают любовь женщин! Это жизнь…

Она воскликнула гневно:

– Жизнь?.. В мой дом ворвались убийцы, это жизнь?.. Ты, убийца, требуешь, чтобы я, твоя жертва и твоя пленница, еще и любила тебя, убийцу? Да лучше я умру!

В его глазах сверкнул огонь, он взревел, как раненый медведь. Она смело смотрела в его налитые кровью глаза. Он ощутил, как его рука взметнулась, послышался хлесткий удар.

Итания отлетела в сторону. Он остановившимися глазами смотрел, как ее тело оказалось на ложе. Итания тут же приподнялась и села, опираясь рукой о подушки. Другой рукой неверяще щупала щеку. На нежнейшей коже красным отпечатались пальцы, а уголок губы вздулся и распух, там показалась алая капелька крови.

Придон застонал. Больше всего хотелось упасть на колени и вымолить у нее прощение, а если нет, то вонзить себе в грудь кинжал и покончить со всей этой нелепостью, но он застыл, как врытый в землю каменный столб.

– Что я наделал… – прошептал он. – Я убил себя… Я убил…

Он весь вздрагивал, мышцы силились заставить ноги сдвинуться с места, унести предателя, вместо этого колени подогнулись, он поспешно сел на край ложа. Итания смотрела, как его крупное тело вздрогнуло, затряслось в конвульсиях. Он закрыл лицо ладонями, из могучей груди вырвался мучительный стон.

Итания не верила глазам, из-под пальцев выкатилась слеза, побежала по щеке, оставляя дымящуюся дорожку. Повисла на подбородке крохотным злым алмазиком, а когда сорвалась на грудь, там вспыхнул короткий огонек. Она слышала, что артане больше всего на свете стыдятся слез, но могучий и свирепый воитель плакал, в самом деле плакал, с трудом сдерживал стоны и рыдания, однако они прорывались, он мычал в нечеловеческой муке, его широкие и такие тяжелые плечи содрогались, это было как землетрясение, как потрясение всех основ…

Никто и никогда ее не бил, не коснулся даже пальцем, да что там пальцем – не слышала даже резкого слова, только улыбки со всех сторон, сладкая музыка и ласковые люди, но сейчас боль в быстро распухающей щеке отступила под натиском другого чувства, которого она не понимала.

– Ты страдаешь, – прошептала она.

Плечи Придона затряслись сильнее. Она осторожно села рядом, он мычал и раскачивался, сквозь растопыренные пальцы она видела смертельно бледное лицо, искаженное страданием.

– Ты страдаешь, – повторила она и сама заметила в своем голосе удивление.

Пальцы Придона вздрогнули, когда она коснулась его руки и попыталась отнять ладонь от лица. Он лишь прижал сильнее, страшась открыть мокрое лицо.

– Что мы наделали, – произнесла она, после паузы повторила с горечью: – Что мы наделали, Придон…

Его плечи затряслись сильнее, из-под плотно прижатых ладоней вырвался мучительный стон:

– Я все сломал!.. Как я мог…

– Это мы, – вздохнула она, с женской мудростью понимая, что первопричина не в нем, Придоне. Он стал игрушкой в руках могучих стихий, что управляют миром. Как и она, у которой не было ночи, чтобы не думала о Придоне, не мечтала о нем, не желала ему мучительной смерти… от которой спасла бы в последнюю минуту, выхватила из огня, выдернула бы из-под падающего ему на голову меча, чтобы понял, поверил, ощутил. – Это все случилось с нами, Придон…