Юрий Никитин - Придон

Она наконец оторвала его ладони от лица, он взглянул на нее с такой страстной надеждой, что сердце ее защемило от сладкой боли. Этот могучий разоритель ее страны – всего лишь большой ребенок, что с неистовой страстью добивался ее… нет, могучий великан с пламенным сердцем и душой ребенка. Он даже не понимает, что на своем беге к ней рушит дома и города, как лесной олень походя разбрасывает купола муравейников. Говорят же, что мир мужчины – его крепость, но только снаружи. Внутри – это чаще всего комната ребенка…

Придон заставил себя посмотреть на то, что сделал, на что дерзнул. Сердце тяжелыми ударами разламывало изнутри грудь. Правая щека Итании покраснела и распухла, но сейчас в глазах нет ненависти, только безмерная грусть. Ему страстно захотелось умереть именно сейчас. Но так умереть, чтобы не безобразным трупом, а просто исчезнуть, превратиться в пыль, в воздух, что заполнит ее покои свежестью. Он так долго вскарабкивался на гору за этим редким нежным цветком, что, когда наконец добрался, сразу же… сломал!

Она сидела рядом, глаза в полумраке блестели. Он не видел, что в них, то ли внутренний свет, то ли слезы.

– Что мы наделали, Придон, – прошептала она. – Что мы наделали… Проклятые гордецы!

Он вздохнул, она видела, с каким огромным усилием он берет себя в руки, что значит – прячет свое нежное сердце в каменную скорлупу, лицо твердеет, в нем проступает нечеловеческая гордость. Артанин, во всем артанин. Живут красиво, умирают красиво… Ну, как понимают это.

– Все неважно, – ответил он глухо. – Все эти пожары, разоренные города… Люди все равно мрут, а дома рушатся от ветхости. Ничто не вечно. Я лишь ускорил… Зато – получил тебя.

Она покачала головой.

– Ты всего лишь вошел во дворец и взял меня силой. Так понимают твои люди, и, хуже всего, так считают по всей Куявии. Для твоих людей, как и для тебя, это повод для гордости: ворвались в чужую страну и взяли силой, но не все думают, как артане. Нас не спасет, даже если вдруг объявлю, что сама люблю тебя. Уже давно люблю. Никто не поверит. Ни артане, ни куявы. Все решат, что ты меня заставил сказать такое.

Он нахмурился, в голосе прозвучал металл:

– Я не собираюсь никому ничего объяснять.

– Почему?

– Это будет похоже, что я оправдываюсь!

Она коротко взглянула в его грозное лицо, опустила взор.

– Да, это будешь уже не ты.

Он едва не закричал, было видно, что он едва сдерживается:

– Я не могу оправдываться!

Она сказала тихо:

– Ты устал. Ты измучен. Ты даже со мной срываешься на крик… Что-то стряслось?

– Сегодня погибли Зброяр и Крок, – ответил он нехотя. – Молодые, красивые, чистые… Оба умели слагать песни! А убили их подло в спину. Виновных я не нашел, хотя, конечно, велел спалить ближайшее село. Плохо мне, Итания. Герои не должны погибать так… просто. А оба были героями. Теперь их нет… Я совсем не так все представлял… Но, что поделаешь, пусть теперь все идет, как… надо!

Он поднялся, уже с каменным решительным лицом, от слез ни следа, гордый и с прямой спиной. Длинный лес густых ресниц скрывал ее взор, бросая загадочную тень на бледные щеки, дыхание ее было учащенным, но он не ощутил в ней гнева.

Что-то встревожило, нет, удивило, чего-то недоставало, он растерянно посмотрел по сторонам, подвигал руками, напряг и распустил мышцы. Что-то изменилось, очень изменилось, он наконец догадался запустить руку за спину и пощупать между лопатками. Пальцы скользнули по ровной гладкой коже, вот как будто легкий шрам, даже не шрам, а одно напоминание…

Не веря себе, он повернулся спиной к зеркалу. Спина, широкая и вздутая буграми мышц, снова девственно чистая, здоровая! Нет, не совсем так, это он просто ошалел, все-таки осталось небольшое пятно, совсем крохотное, можно закрыть листком смородины, ерунда, можно не обращать внимания.

Он оглянулся на Итанию. Она спокойно встретила его взгляд, щеки слегка порозовели, дыхание ровное, спокойное.

– Итания, – прошептал он. В глазах защипало, мир помутился, по щекам покатились горячие слезы. – Итания… Неужели ты простила меня… после всего, что я с тобой сделал?

Резко подал плечи назад, при этом движении всегда острая боль пронзала позвоночник, сейчас же он просто ощутил сильные здоровые мышцы. Тело ликовало, за эти полгода настолько привык к ране, что внезапное избавление ошеломило, каждая жилка ликует и трепыхается, как выпрыгивающая от избытка сил молодая рыба из тихого озера.

– Итания, – повторил он, – Итания… Что ты делаешь со мной?

И что я делаю с тобой, добавил он непроизвольно. Он упал перед ней на колени, опустил голову. Как в чудесных грезах, ощутил ее легкие нежные пальцы на затылке. Она медленно перебирала густые волосы, пропускала между пальцев, трогала его за уши.

В ее голосе прозвучали тоска и горечь:

– А что я делаю с собой?.. Что я вообще делаю?

Поздно вечером, отпустив служанок, она в растерянности пометалась по роскошным покоям, чересчур огромным, чтобы в них жить, подбежала к окну, но отсюда виден только сад, все такой же роскошный, цветущий, от запахов кружится голова. Это вокруг города во время осады порубили все сады, а здесь все нетронуто.

Пойти в покои отца, что ли, мелькнула мысль. Пошла к двери, но только протянула руку, как услышала по ту сторону тихий смешок, кто-то взвизгнул, и следом прозвучал игривый голосок одной из ее служанок:

– Ах, артанин, вы затронули мою куявскую честь! Ну, потрогайте еще…

И густой басок явно молодого воина, что изо всех сил старается выглядеть большим и солидным:

– Ах, красотка, ты такая отважная! Погоди, хочешь, я тебе вот это колечко подарю?

– Артанин, лучшее украшение для девушки – скромность и прозрачное платьице… А что за колечко? С камушком? Золотое?.. О, как раз на мой палец… Жаль, что второй палец теперь совсем такой бедненький рядом с этим, толстым, важным и таким красивым…

– Ух ты! Ладно, поищу в седле. У меня есть такие, как раз и на другие пальцы. Завтра поищу, сегодня не смогу отлучиться. Да и растянем удовольствие…

– Удовольствие нельзя сильно растягивать. Оторвешь.

Послышался приглушенный смех, тихонько захихикала служанка. Итания задержала дыхание, против воли прислушиваясь. Жизнь во дворце входит в свою колею, а служанкам все равно, кому прислуживать, кому подавать на стол, за кем убирать. Артане даже проще, не капризные, не мелочные и не мстительные, это заметно даже ей.

– А завтра придешь? А то я что-то сомневаюсь в куявских женщинах…

– В женщинах не надо сомневаться! Сомневаться надо до и после… ха-ха!..

Артанин не понимал куявских шуток, уныло бубнил одно и то же:

– Потому и сомневаемся, что ты такая красотка…

– Мне мама говорила, не родись красивой, а родись мужчиной!