Юрий Никитин - Куявия

Иггельд загородил ему дорогу:

– Ратша!.. Погоди.

Ратша остановился, помимо меча, за спиной небольшой круглый щит, а на широком кожаном поясе с потайными кармашками длинный нож и небольшая баклажка.

– Да, Иггельд.

Голос ровный, немного отчужденный, что сразу разозлил, тут ночь не спал, носился по степи и над морем, проверял чужого дракона, его ли это дело, а тут прекрасно выспавшийся, сытый и с запахом винца Ратша роняет это высокомерное «Да, Иггельд», будто изволит осведомиться, что же хочет этот дурак, этот погонщик драконов, этот простак!

– Что стряслось? – жестко потребовал Иггельд. Он огляделся по сторонам, понизил голос: – Какая муха тебя укусила? Здесь же князья, беры, вся уцелевшая знать… Они же со своей властью могут нас в пыль, с землей сровнять!

Взгляд Ратши угас, словно услышал совсем не то, на что все еще рассчитывал. Иггельд, не веря своим глазам, увидел, как Ратша вместо ответа посмотрел в небо, затем в сторону пещер, лишь потом обронил нехотя:

– Я сделал то, что должен делать мужчина.

– Ты с ума сошел!

– Наверное, – ответил Ратша холодновато. – Что делать, если мужчин в этой Долине больше не нашлось…

Иггельд ощутил, как злость начала подниматься в нем, как кипящая лава. Он процедил с яростью:

– Не забывайся, Ратша! Ты помнишь, через что мы прошли.

– Я помню, – отпарировал Ратша. В его сильном мужественном голосе прозвучала грусть. – Ты нет. Но я не хочу, чтобы у тебя были неприятности из-за меня. Я отправляюсь вниз, в междугорье. Чудин обещал забросить меня туда на своем драконе. Пора посмотреть, так ли уж сильны артане в войне в горах. Может быть, если повезет, спущусь даже вниз, на равнину. Тебе скоро сообщат, что я погиб. Правда это или нет, неважно. Зато у тебя перестанут требовать моей головы.

Иггельд опешил, ощутил укол вины, сказал уже не так зло:

– Но что случилось? Ты можешь рассказать?

Ратша покачал головой.

– Тебе надо было спросить это раньше. Но ты сперва пообещал той мрази строго наказать меня! Прощай, Иггельд. Когда-то я считал тебя способным дать отпор вторгшимся артанам и… теперь смешно подумать, даже нанести ответный удар. А ты не можешь дать отпор даже вельможной мрази, что не имеет уже ни власти, ни влияния, ни денег, ни войск… У нее только наглость, Иггельд! Только наглость и дурость. А ты все еще считаешь, что они что-то могут.

Он махнул рукой, повернулся и пошел, прямой и сильный, с развернутыми плечами. Иггельду даже почудилось, что сейчас Ратша даже стал выше, выглядит ярче и значительнее, чем в последние недели, когда томился без дела.

– Ратша! – вскрикнул он. – Ратша!

Красивый воин в блестящих доспехах не ускорил и не замедлил шага, шел все так же ровно, уверенно, а крик сзади остался повисшим в воздухе, словно карканье завистливой вороны.

– Ратша! – гаркнул Иггельд. – Ты слышишь? Ратша!

Мелькнула мысль побежать следом, схватить за плечо, развернуть к себе лицом, потребовать объяснений, ведь столько лет прожили, поддерживая друг друга, но что-то мешало, ведь он давно уже не тот мальчишка, что бежал из разгромленного ныне города и наткнулся на огромного великана, теперь он, Иггельд, сам глава этого города и всей Долины, он должен вести себя достойно, мудро, взвешенно, не бежать следом за человеком, который хоть и сделал для него немало, но все же не ровня, не ровня…

Он стиснул челюсти, отвернулся и вошел в дом. В нижнем зале у очага складывал дрова старый Метелик. Оглянулся, сказал почти виновато:

– С дровишками в твоем доме плохо, Иггельд… А негоже, чтобы правитель Долины нуждался. Вот я и принес, с деревом в Долине туговато…

– Спасибо, – бросил Иггельд.

Он намеревался ринуться наверх, к Блестке, но Метелик спросил печально:

– Ратша… что с ним? Я видел, он оделся так, как будто уходит навсегда…

– Верно, – буркнул Иггельд.

– Добрый воин ушел… – вздохнул старик. – Настоящий… Все меньше в нашей Долине Иггельда доблести, зато все больше… Скоро она уже перестанет зваться Долиной Иггельда.

Он умолк, словно стиснул свое же горло, с опаской посмотрел на Иггельда. Тот уже поставил ногу на лестницу, но остановился, с подозрением уставился на Метелика. Тот пугливо прикрыл рот ладонью, кисть руки сморщенная, во вздутых венах, натруженная ломкой камня в горах.

– Простите, хозяин! Это я по старости болтаю, сам уже не знаю, что и говорю.

Иггельд процедил мрачно:

– Начал болтать, болтай дальше.

– Да это я так, по дурости, – продолжил Метелик испуганно. – Мы не хотим гневить вас, хозяин! Зачем? Нам с вами живется хорошо. А закончится война, будем жить еще лучше.

Иггельд нахмурился.

– Ты знаешь, что случилось? Из-за чего Ратша сцепился с этими… я согласен, неприятными людьми, но, увы, могущественными? От них может быть немало бед.

Метелик потупился, переступил с ноги на ногу, развел руками.

– Да, ваша милость.

– Говори!

Метелик помялся, снова переступил с ноги на ногу. Лицо у него было несчастное.

– Ратша вступился за рабыню. Может быть, и не стоило так уж сразу за меч, но гости хотели ее изнасиловать, а это для Ратши показалось негоже. Он ведь не равнинник, он из горных…

Иггельду показалось, что Метелик пытается оправдать Ратшу, сказал нетерпеливо:

– Он прав, но нельзя доводить до ссоры. Что за рабыня?

Метелик сказал с некоторой неохотой:

– Та, что… не рабыня, а эта… пленная. Артанка. Она в цепях. Говорят, Ратша вообще потом разрубил ее цепи своим мечом. У него такой меч, особенный… Немало прольет артанской крови!

Иггельд ахнул, кровь отхлынула от лица. Смертельный холод пронзил, как будто голым бросили в прорубь. Рука метнулась к мечу, он вскрикнул страшно:

– Что с ней?

– Не знаю, – ответил Метелик испуганно. Он отступил, глядя в его страшное перекошенное лицо. – Не знаю, господин… Сегодня она не выходила.

Он отшатнулся, Иггельд пронесся по ступенькам, как свирепый смерч. В голове стучала страшная мысль: а что, если изнасиловали? А что, если… Боги, да как он мог, как оставил одну? Привык, что в Долине все только по его воле, а тут эта нахлынувшая мразь!.. Артанка, прости, прости меня! Только бы с тобой ничего не случилось!.. Отныне никогда-никогда никаких цепей. Сам сниму и выброшу в окно. Никогда-никогда никаких оков. Я скорее закую в оковы себя, дурака и мерзавца, чем позволю железу прикоснуться к тебе!..

Он помчался по коридору, как взбешенный тур, ничего не видя налитыми кровью глазами. Артанка, только сейчас я понимаю, насколько ты мне дорога… И насколько я дурак, тоже понимаю. Ты сто раз говорила, что можешь дать слово, а я не верил. Ты не убежишь, любимая, теперь я это знаю. И не только потому, что твое слово нерушимее, чем вот эти горы, но и потому… да, еще и потому, что я тебе тоже небезразличен…