Вера Камша - Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню [litres]

– Да… – Мелхен, она теперь Мелхен! – Я иду прямо сейчас.

– Мелхен просила передать, что ей не нужно ничего ценного.

– Я это уже понял. – «Ничего ценного» у него и нет, разве что кинжал Мильжи, стоивший, по словам Салигана, целое состояние. Ничего не скажешь, подарок для девушки просто отличный! Хотя радуется же Матильда своим пистолетам, своему рысаку и… своей новой жизни! Принцессе повезло сменить кожу, ему, кажется, тоже, а маленькой гоганни?

Мэллит торопит со встречей, что ж, пусть будет по ее. Прошлое перестает жалить, если ему без страха взглянуть в глаза, да и делать сейчас по большому счету нечего. Алва, как сорвался вчера с места, прихватив лишь Уилера с его «кошками», так и пропал, а самочинно находить себе особые поручения Эпинэ не умел. Вот разгребать неотложные безобразия у него получалось, только какие безобразия в мирной Аконе, да еще при Райнштайнере? Иноходец погладил окончательно заживший шрам, который больше не требовалось скрывать, и милыми заснеженными улочками отправился на встречу с минувшим, обитавшим, как оказалось, в добротном, хоть и скромном особнячке.

Первым гостя встретил огромный господин, в котором Эпинэ не без удивления признал одного из бывших телохранителей Валентина. Вторым оказался черно-белый котяра, выказавший гостю умеренную благосклонность и с достоинством взгромоздившийся на стоящий возле двери сундучище. Третьей стала медноволосая девушка, застывшая на лестнице, вцепившись в перила. Мэллит! Милая, полузабытая и… родная.

Как он это понял, Робер вряд ли бы сумел объяснить. Он видел гоганни у ары в ритуальном наряде, видел одетой мальчиком, в девичьем алатском платье и в придворных туалетах, у нее были длинные волосы и короткие, она плакала, светилась от счастья, просила и прощала, она была любовью, болью, памятью, а теперь на него теми же глазами смотрела надежда.

– Первородный пришел! – пока он пытался опомниться, девушка сбежала вниз. – Первородный помнит ничтожную… Не причиняет ли ему память боли?

– Нет, что ты!

– Тогда пройдем в комнаты. Ты голоден?

– Нет…

– Мы будем пить вино, оно нам поможет. У меня слишком много слов, они давят друг друга, и я молчу.

– Как и я… Тебе здесь хорошо?

– У меня есть подруга и Талиг, у меня есть ставшие близкими, их много, и ты знаешь не всех. Я слышала, ты отбросил мертвое и вернул утраченное, это так?

– Мэллит, я нашел больше, чем потерял. Намного больше.

– И я… Ничтожная нашла сердце.

Говорить было легко, ведь прежде они тонули в одной трясине, и их души драли одни и те же когти. Мелхен, именно Мелхен, задавала маршалу Эпинэ вопросы, и тот отвечал. Затем маршал оборачивался первородным и принимался спрашивать, а гоганни рассказывать. О смерти, последней, окончательной смерти Удо Борна, о крови Валентина на снегу, веселом Ротгере, незнакомой генеральше, назвавшей чужую девочку дочерью. О драке с бесноватыми, великом выстреле и великом горе. О зачарованном замке, в котором среди цветов погибала Ирэна, о ее беде и ставшей спасением любви. О Рокэ, которого Мэллит не просто увидела, но сумела рассмотреть…

– Желавший излишнего Альдо ненавидел Монсеньора монсеньоров, – девушка тронула украшавший ее платье золотистый цветочек. – Так придорожник ненавидит кипарис, а масляный фонарь – звезду. Я знала об этой ненависти, но не того, кто ее разбудил. Мне было плохо, и полковник Придд передал мне слова регента; они предназначались другому, но разбили мою беду, я стала думать и уверилась, что рана еще не смерть, главное – заставить себя встать… Где-то обязательно будет свет, нужно его увидеть и пойти к нему. Я пошла.

– Рокэ любит жизнь, – согласился Робер. – Знаешь, это ведь он сказал мне о смерти Марианны… женщины, которую я полюбил, когда… простился с тобой. Она не выдержала творившегося в Олларии ужаса, а я не знал, что ее больше нет, думал, мы встретимся, все будет хорошо…

– Как страшно… – Мэллит вновь коснулась своего цветка. – Я видела, как от сердца остается половина. Нареченный Куртом погиб, его любовь осталась. Она умрет только вместе с Роскошной.

– Я не знал Вейзелей, должно быть, они славные люди. Ты не представляешь, как я им за тебя благодарен!

– Мне помогали многие, и первыми стали генерал Карваль и воин Дювье. Я спрашивала о них, мне сказали, что названный Никола мертв.

– Может быть… – Салиган уверен, все уверены, а ты все равно ждешь! – С Дювье все в порядке, он теперь капитан.

– Я рада и хочу его видеть. Воин Дювье отдал мне великую ценность, а ведь он знал лишь то, что я женщина и бегу.

– Рокэ отправил Дювье по важному делу, он вернется со дня на день. Я его сразу отправлю к тебе.

– Я буду ждать. Мы так долго говорим…

– Ты устала?

– Нет, ведь нам легко вместе. Я рада видеть первородного Робера так часто, как он сможет, но я хочу, чтобы он узнал мою подругу. Нареченная Селиной стала мне больше чем сестрой, ведь мои сестры ничтожную всего лишь жалели, а Селина… Она для меня то, что для мужчины брат не по крови, но по бою и по странствиям.

– Да, так бывает. – Рокэ, Марсель, Раймон, Дювье, братья Карои, даже Джанис с Бурразом, все они больше, чем где-то обретающаяся дальняя родня… Проклятье, он ведь так и не решил с Маранами!

– Я заставила вспомнить дурное?

– Неважно. Я уже встречал Селину, ведь она была подругой Айрис, девушки, которую мне пришлось назвать своей невестой… Второй раз мы виделись совсем недавно, после сражения. Она очень помогает Рокэ, а до того пошла в Багерлее… в тюрьму за моей сестрой.

– Сэль плачет, когда вспоминает ту, кого называли ее величество. Она не знала сердца светлее.

– Сестру нельзя было не любить… Она так хотела, чтобы твоя подруга нашла свое счастье!

– Ничтожная тоже хочет этого всей душой… И этим счастьем может стать первородный Робер.

Дожди кончились, собственно говоря, они к этому времени всегда кончались, однако Капрас углядел в проглянувшем солнышке нечто вроде предзнаменования. Яркие послеполуденные лучи безжалостно освещали голые сады, словно убеждали: смотри, маршал, зима выметает всё, зима и время.

– Последний раз тут был туман, – желание поделиться с прежде не видавшим Белой усадьбы Пьетро оказалось неодолимым, – а еще раньше мы топтали пьяных птиц. Их было какое-то немыслимое количество, они наклевались перебродившей падалицы…

– Я слышал о подобном, – молодой клирик, в отличие от едущего рядом с ним отца Ипполита, был спокоен. – Птицы такие же создания из плоти и крови, как и мы.

– Но они не подвержены грехам, – напомнил отец Ипполит. – Ибо лишены разума.

– У меня нет в этом уверенности, – возразил впервые надевший генеральский мундир Фурис. – Четыре года назад в Кирке солдаты прикормили ворону, и она вела себя предельно разумно. В частности, означенная птица научилась проникать в жилые помещения и даже открывать наиболее простые запоры. К сожалению, после похищения часов господина полковника ее пришлось застрелить, всем было очень жаль.