Генри Олди - Если герой приходит [СИ litres]

Об этом мечтают. Не родители, нет – дети. Особенно те дети, кого обижают чаще других. Но я знаю мало людей, кому эта крылатая, эта небесная мечта, сбывшись, принесла счастье. Во всяком случае, я не из них.

Скажу больше: я не знаю ни одного такого.

– Три года! Три распроклятых года!

– Отец…

– Муж мой…

– Три года! А потом еще два! И ни одной поминальной жертвы!

– Господин наш…

– Ни единой! Ни жертв, ни достойного погребения! О боги!

Боги молчали. Родичи тоже.

– За что караете?! Ты, жена моя, мать моих безмозглых детей! Ты, сын мой, плоть от плоти моей! О, как стыдно мне перед Владыкой Аидом! Перед его добрейшей супругой Персефоной! Может, я не Сизиф, сын Эола? Может, я бездомный бродяга без роду и племени? Я что, умер в придорожной канаве?

– Мы все исправим, отец! Владыка Аид и могущественная Персефона будут довольны.

– Ага, как же! Вам, бездельникам, ничего доверить нельзя! Сам, все сам! День назначу, жертву выберу…

– Как скажешь, отец.

– Как скажешь, муж мой.

– Но сейчас тебя, господин наш, ждет дурное известие. Без тебя нам не решить, что делать…

Вот, значит, папа. Вот, значит, бабушка Меропа. Вот дедушка Сизиф. Ну и я, куда ж без меня? А больше никого, как водой смыло. Раньше, когда дедушка семью бранил, народу собиралось – уйма! Затем пол-уймы. Треть уймы. Десятая часть. Сотая. Сейчас даже мои братья не идут на шум. Надоело им.

Два года подряд одно и то же слушать – любому надоест. «Ни одной поминальной жертвы! Может, я бродяга…» Я бы тоже не слушал, правда. Мимо шел, задержался. Я-то вырос, все теперь понимаю. Но помалкиваю: язык за зубами, дедушка дома.

И вам не скажу, о чем я помалкиваю. Вдруг вы Аиду донесете? Помрете завтра от поноса, встретит вас в царстве теней Владыка Аид, вы ему и выложите как на блюде: так, мол, и так, Сизиф Эолид в своей родной Эфире ругмя ругается…

Нет уж! Помирайте на здоровье, а про дедушку – ни слова!

– Дурное известие? – дедушка запахнулся в плащ. С залива дул ветер, у стариков ныли суставы. – Есть ли что-то дурнее вас, драгоценные мои?

– Коровы, отец.

– Воистину прав ты, Главк, сын Сизифа! Корова – кладезь мудрости в сравнении с тобой. И что произошло с нашими коровами, если это важнее моих поминальных жертв?

Папа вздохнул:

– Воруют их, отец.

– Кто?

– Воры.

– Да я уж понял, что не честные люди. Кто именно?

Мимо пробежала стайка рабынь с корзинами стираного белья. Папа обождал, пока они скроются на заднем дворе. Ответил:

– Кромионцы, отец. Жители Сикиона.

– О, я их знаю! Записные скотокрады.

– Мегаряне.

– Что, и эти? Далеко забрались. Ты требовал суда?

– Требовал.

Папа вздохнул горше прежнего.

Бабушка ушла, не стала в мужские дела лезть. А мама даже и не выходила, сидела на женской половине, ткала.

– А судьи кто?

– Клеон, сын Фола. Антиох, сын Эврипида. Талай из Аргоса.

– Те еще пройдохи. В смысле, уважаемые люди. Проиграл, да?

– Проиграл, отец.

– Коров не опознал?

– Как их опознаешь? Воры коров перекрасили, клейма свели. Поди докажи!

– Перекрасили, значит?

Дедушка прошелся по двору. Остановился возле меня, ущипнул за щеку. В дедовом взгляде сверкнули хитрые искорки.

– Сын мой, – обращался дедушка к папе, а смотрел на меня. – Слыхал ли ты про такую занятную вещь, как гиппосандалии?

– Слыхал, отец.

Папа, кажется, обиделся. Такой лошадник, как Главк Эфирский, знал о конях все. Глянет на лошадь, сразу скажет, сколько волос в хвосте. Да что там папа? Даже я сто раз видел, как жеребцам и кобылам, желая сохранить копыта в целости, надевают конскую обувку. Кто победнее, тот плел чулки из лыка или тачал из бычьей кожи. Кто побогаче, гнул медную пластину, а случалось, что и бронзовую. По краям ушки да кольца: продел веревку или ремень – и давай, вяжи к ноге…

Дедушка хихикнул. Папина обида его забавляла.

– Очень хорошо. Выходит, ты не такой пустомеля, как мне думалось. А про подковы слыхал?

– Да, отец. Куреты своих лошадей куют. Не всех, только лучших. И фракийцы, случается, куют.

– А ты?

– Дорого это, отец. Металла не напасешься.

– Ты не увиливай! Куешь или нет?

– Лучших, отец. Как куреты.

– А коров ты ковать не пробовал?

– Коров? Нет, отец. Я им рога золочу, хвосты в косички заплетаю. Велишь, еще и подкую.

Нет, папа точно обиделся. Дураку ясно.

Дедушка обнял меня, прижал к себе. Ладонью смерил рост: я был ему по плечо. Ну, почти, честное слово.

– Велю, – произнес Сизиф, сын Эола. – С этого дня прикажи ковать коров свинцом, он дешевле. Всех ковать не надо, только тех, что на дальних выпасах. А на каждой подкове [39] Авторы знают, что наличие подков в древней Греции – вопрос спорный. К счастью, хитроумный Сизиф этого не знал. История с коровьими подковами сохранилась в мифах. Впрочем, болтали, что скуповатый Главк сэкономил на подковах, велев просто вырезать надпись на копытах. пускай выбьют…

Он дал мне легкий подзатыльник. Это дедушка любя, я знаю.

– Пусть выбьют: «Украдено у Сизифа Эфирянина». Как мыслишь, станет вор коровьи копыта проверять?

– Отец! – всю папину обиду как ветром сдуло. – Ты воистину хитрейший из людей! Да я потом, на суде… Я их догола раздену! Наизнанку выверну! «Украдено у Сизифа…»

– Нет. Я передумал. Это не пиши.

– Почему?!

– Иное надо. Пусть выбьют: «Украдено у Главка, сына Сизифа». Так лучше, надежнее.

– Отец! Пока ты сидишь на троне в нашем дворце…

Папа осекся.

– Вот-вот, – спокойно откликнулся дедушка. – Недолго мне тут сидеть.

Прижал меня крепче, отпустил. Жестом показал: беги, играй.

– Я уже умер, помнишь? Каждый мой день – кража. Каждая ночь в чистой постели. Каждый вздох, каждое слово. «Украдено у Аида Неодолимого, владыки царства мертвых.» За мной придут, Главк, сын Сизифа. За мной обязательно придут, и хорошо, если не Арей-Кровопийца. Тебе на суде свидетельствовать, воров на чистую воду выводить. Тебе в Эфире править. Значит, будет так: «Украдено у Главка…»

– К вам проситель, господин.

Двор как вымело. Отец, и тот убрался в дом. Обычно во дворе толчея: слуги бегают, рабы, советники. Все при делах: моют, готовят, советуют. Куда они подевались? Ветром сдуло, не иначе. Только я в закутке, ушки на макушке, да дедушка Сизиф на лестнице.

Еще раб горбится, втянул голову в плечи:

– Проситель, господин. К вам…

– Ты хотел сказать, к моему сыну?

– Нет, господин. Он спрашивает вас.

– Меня? Я умер.

– Он знает, господин. Боюсь, он не уйдет.

Был раб, нет раба. Сгинул. Даже позволения идти не дождался. Дедушка велит его выпороть? Кликнет слуг? Нет, не кликнул. Куда это он смотрит?!