Генри Олди - Если герой приходит [СИ litres]

Скалы начинались сразу за дорогой, шагах в ста или меньше. Щербатые сколы тускло отблескивали, в провалах копилась смола теней. Там чудовище меня не заметит!

Я ринулся к скалам. Позади все озарилось пламенем: зловещим, багровым. Вспомнился Делиад, его рассказ о пламени, в которое был одет гибельный Арей. «Я потом месяц в постель мочился, – услышал я голос брата, как наяву. – Просыпаюсь – постель мокрая. Стыдоба! Думал, это навсегда…» Если подо мной сейчас и не растеклась позорная лужа, так только потому что я бежал.

Поди помочись на бегу!

Отсветы плясали на утесах, выжигали спасительные тени дотла. Камень дрожал, ежился от ужаса. Сверху рухнуло шипение, рев, треск. Я обернулся, не сбавляя хода – посмотреть, что происходит – споткнулся и упал, больно рассадив коленку.

Чудовище висело над дорогой, самую малость не долетев до храма. Оно закрывало собой полнеба! Крылья вздымались и опускались с оглушительным гулом, удерживая громадину в воздухе. Поднялся настоящий ураган – он едва не сдул меня с дороги. Глаза запорошило пылью и мелким сором. Но я все равно видел багровое пламя: оно жадно пожирало кусты на краю склона и одинокую старую оливу возле храма Гермия.

Снизу, со стороны Лехейской гавани, вставало красное зарево. Его отблески играли на боках и мордах чудовища. Теперь зверь выглядел не серебряным, а окровавленным. Пожар?! Горит порт? Корабли?!

Откуда взялся огонь?!

Словно подслушав мои мысли, чудовище не замедлило ответить на немой вопрос. Львиная голова взревела так, что я на миг оглох, и извергла из пасти тугую струю пламени. Не боясь гнева богов, пламя ударило в белоколонный храм Гермия. Разбилось о святилище, как разбивается морская волна о мощь берегового утеса, взлетело ввысь прибоем, налетевшим на скалы. И упало обратно, охватив весь храм целиком, сжав его в пылающем кулаке.

Каменные стены и колонны выдержали. Но огонь проник внутрь, сжигая все, что было в храме. Я видел, как вспыхнула деревянная статуя бога. Носитель Ягнят такого не потерпит! Сейчас оживет, выйдет – и как даст этой твари!

Из храма выбежал горящий бог. Нет, не бог – человек. Следом второй, третий: черные в красном. Люди пытались укрыться в храме. Надеялись: Благодетельный их защитит, оградит своим жезлом.

Надежда горела. Падала. Корчилась на земле.

Я хотел закрыть глаза, не видеть, ослепнуть. Хотел и не мог. Заткнуть уши, чтобы не слышать истошных воплей, я тоже не мог. Хотел бежать без оглядки на край света; умереть, спрятаться в тихом царстве мертвых, где ничего страшного не происходит, потому что все самое страшное уже произошло…

Ничего я не мог.

– Бегом! За мной!

– Берегитесь, господин!

– Спасайте детей!

Я моргнул. Обернулся. От приюта ко мне – к скалам? – бежали отец и братья. Их сопровождали возницы и воины охраны. Движение привлекло внимание чудовища, трехголовый кошмар отвлекся от храма, развернулся в воздухе с легкостью, удивительной для такого невероятного создания.

Братья. Отец.

Если храм сжали в пылающем кулаке, то мое цыплячье сердце сжал кулак ледяной. Было так холодно, что я даже дрожать перестал. Раньше дрожал, но не замечал этого. А сейчас перестал и сразу заметил. Мгновения превратились в годы. Чудовище летело медленней ползущей улитки. Папа с братьями еле переставляли ноги. Как во сне, когда радуга стремительно мчалась к острову от горизонта, а казалось, что она никуда не спешит.

Пальцы нащупали камень. Хороший, увесистый. Это вам не прибрежная галька.

– Получи, гадина!

Добросил. Попал. Попробуй, промахнись в эдакую громадину!

Я попал, а ей хоть бы хны!

Еще камень. Еще. Отыскивать их было нетрудно: полыхающий храм превратил ночь в день. Бросок. Бросок. Плечо болит. Ерунда. Камень. Камень…

Мне бы копье!

Меня ухватили поперек живота, оторвали от земли. Чудовище! Хвостом обвило! Змеей! Я заорал. По ногам потек горячий стыд. Я задергался, забился. Взмахнул камнем, чтобы ударить по змеиной башке, размозжить гадину. В лицо мне ткнулись жесткие курчавые волосы. Борода?! Меня прижали к груди: мускулистой, человеческой.

Прижала рука, не хвост!

– Папа!

Отец тащил меня в укрытие. Справа бежал Алкимен, слева – Делиад. Пирен отстал, пыхтел, нагоняя. Спасительное ущелье было уже совсем рядом, когда лев взревел за нашими спинами. Поверх отцовского плеча я мог видеть, как распахивается хищная пасть. В глотке ее клокотало пламя, готовясь вырваться наружу.

– Шевелите ногами! Торопитесь!

Пирен ускорил бег, споткнулся, упал. Воин, бежавший рядом с ним, нагнулся, собираясь подхватить моего брата на руки – и львиная глотка изрыгнула огонь. Целое море огня! Ярясь, пенясь, бешеный вал затопил дорогу позади нас. В лицо пахну́ло нестерпимым жаром. Почудилось, что в черном небе над чудовищем выгнулся тугой лук радуги, готовый пустить стрелу в зенит, но это, наверное, от слез, хлынувших у меня из глаз. Откуда ночью радуга?

Я закричал.

Последние шаги отец буквально пролетел. Он так прижимал меня к груди, что чуть не сломал мне ребра. Мы нырнули в спасительную темноту, втиснулись в расщелину. Большая жесткая ладонь с мозолями от вожжей зажала мне рот, чтобы я не кричал. Ладонь пахла по́том и дымом. Я беззвучно заплакал. Потрескавшиеся губы обожгло солью.

От моих слез? От отцовского пота?

– Что это? – в ужасе шептал Делиад. – Что это такое?

Алкимен молчал. Братья тоже успели забраться в расщелину, прижались к нам с отцом.

– Химера, – прошептал отец. – Химера, дочь Тифона. Молчите, услышит!

Мы замолчали.

Прятались мы долго. Не знаю, сколько.

Временами я проваливался в забытье. Выныривал, падал обратно и не мог понять, где я. Кошмар повсюду оставался со мной. Когда я очнулся в очередной раз, тьма заметно поредела. Край расщелины окрасился розовым. Я вздрогнул: пламя?

Подбирается к нам?!

Занималась утренняя заря. Снаружи царила тишина. Даже чайки не кричали. Отец отпустил меня, выбрался первым, махнул нам:

– Выходите. Она улетела.

Затекшее тело не слушалось. Колени подгибались, правую и́кру словно иголками набили. В воздухе стоял запах горелого мяса. На дороге лежало что-то черное, обугленное. Я не сразу понял, что это тела.

Трупы.

Отец подошел к ближнему, перевернул. Под большим телом скорчилось малое. Тоже обгорело, хоть и меньше.

– Пирен? Пире-е-ен!!!

Он не ожил. Не отозвался.

Я смотрел на воина, который пытался спасти моего брата, накрыв его собой. Смотрел на мертвого Пирена. Мне казалось, что я большой, что голова моя достигает небес. Тех небес, где царила трехтелая тварь.

– Убью, – пообещал я. – Я тебя убью.

Химера. Дочь Тифона.

Имя ничего не значило. Ненависть родилась первой, безымянной.