Николай Дронт - Отставник [litres]

Верховная в шоке, с ней даже не поздоровались, сопровождающий нас секретарь офигел.

Это оказался главный алхимик Гильдии. Должность не выборная, наследственная и одна из важнейших. Этот конкретный… э-э-э… волшебник в силу возраста, сильно за сто, и особенностей характера, почти всех считает бездарями и дилетантами. По силе до архимага недотягивает, но совсем чуть-чуть.

Целуют руку у людей рангом сильно выше моего. Да обычно и сильно старше возрастом. Лобызание перстней принято только на церемониях и только отдельных печаток, означающих нечто особенное. Еще и «мессир»… Это не просто обращение низшего к высшему «мой господин», это еще и показатель статуса этого высшего. Так зовут старшего в ковене остальные его члены, но редко посторонние. Главу рыцарского, магического или церковного ордена этим словом можно величать. Иногда, когда хотят подольститься, мессиром называют архимага. Но заподозрить этого старикашку в чинопочитании никак нельзя.

Не успели мы после расставания с алхимиком пройти до лестницы на следующий этаж, как нас нагнал веселый толстячок в богатой робе, легким движением оттеснивший Несту и представившийся:

– Леонард из Камбизетов, тридцать четыре поколения волшебников. Местный главный артефактор. Мессир! Душевно рад видеть возрожденного наследника славного рода Мхотепов! Вы позволите?

С обаятельнейшей улыбкой и грацией, которую сложно заподозрить в таком полном теле, он, склонившись, поцеловал перстень и руку. Затем укоризненно обратился к моим сопровождающим:

– Господа, а почему вы прошли мимо артефактория? Мессиру будет интересно посмотреть на сохранившуюся вещь его предков.

Затем вместе со сдавшейся под его напором Нестой отвел меня в небольшой зальчик, куда пара волшебников уже заносила небольшой, но тяжелый ящик. Еще некоторое время заняла распаковка, и перед нами предстала статуэтка ящерицы из черной бронзы.

Перстень щедро поделился информацией.

– Это не вещь моих предков. Это знак императорского Бронзового легиона. – В знак уважения склоняю голову, а из перстня в руке сам собой появляется посох – Символ Власти. Автоматически я стукнул им об камень пола. – Слава павшему императору! – Глаза ящерки мигнули багряным. Еще удар. – Слава погибшим, но не сдавшимся! – Удар. – Слава и в смерти оставшимся верными!

Не знаю, почему так сказал, в тот момент это казалось правильным. Посох из моей руки вернулся в печатку. Глаза ящерицы тлеют двумя угольками. Остался стоять я один. Трое присутствующих застыли на одном колене, остальные склонились в низком поясном поклоне. Похоже, Символ Власти даже ушедшей династии это тебе не просто красивая палка с изящным орнаментом. Только через несколько минут народ полностью пришел в себя и встал тесной группой.

Разговор с Нестой был сорван. Мало того, артефактор и алхимик, переодевшийся в старомодную, но приличную мантию, утащили меня в уголок и загородили телами. Леонард поинтересовался планами в Гильдии, а когда услышал, что таковых нет и не предвидится, с плохо скрытым облегчением покачал головой.

– Мессир! Как я вас понимаю! Разбирать мелкие дрязги людишек, это не ваш уровень. Вы рождены для большего.

Тут не представившийся старик-алхимик задал вопрос о правильном цвете зелья Долгой Жизни. Я объявил о своем невежестве. Сказал, во-первых не знаю такого. Во-вторых, признался в отсутствии ингредиентов. У меня нет ни пера ангела, ни волоса из хвоста демона, ни дыхания дракона. В-третьих, что касается его вопроса, главное не то, что я или он считаем изумрудным цветом, а то, как считал автор.

Лично я признал бы не совсем корректной фразу рецепта «настаивать около шестидесяти дней до появления нежного изумрудного оттенка», а проверял бы цвет каждые двенадцать часов, начиная с сорок четвертого дня. Ведь реагенты достаются разной степени кондиции и сохранности. То же перо ангела случается маховое, а бывает и контурное.

Мы наслаждались разговором, но тут из-за спины алхимика влез нахальный секретарь с вопросом о прахе вампира. Вдвоем заткнули неуча, который прах вампира с прахом лича путает. Да еще и в разговор умных людей лезет. Понизив голос, я тихонько намекнул собеседнику, что при его возрасте зелье Долгой Жизни подходит не идеально. Прожить сто лет, постарев на десять, хорошо тем, кто помоложе. Если ингредиенты есть, ему бы больше подошло Омоложение. Да, некромантия. Но Белая! Ничему и никому не вредящая.

Старик в ответ шепнул, что не знает ни потребностей в ингредиентах, ни о самом заклинании. Сказал ему:

– Решим вопрос. Только потребности есть у многих, а ингредиентов на всех не хватает. Потому лучше молчать, чем говорить.

Мой собеседник заговорщицки ухмыльнулся:

– Для такого дела найдем что и сколько надо. А узнать никто ничего не сможет.

Тогда я уточнил:

– Одно заклинание молодит лет на десять. Первый раз наложим дважды, а потом не чаще раза в год. Лучшее время для наложения – ночь перед праздником Всех Богов.

– Мессир, я вас услышал.

Леонард, все время беседы сдерживающий Несту с товарищами, вдруг заявил, что мне еще не показали библиотеку, и развил бурную деятельность, включающую накрытие стола с легкой закуской для десятка избранных. Уехать удалось лишь под вечер.

Видение

В субботу, ближе к полуночи, государь вызвал меня в кабинет при личных покоях. На столе лежит свернутый и запечатанный облаткой лист бумаги с вопросом. Рядом поместился сапфир размером с ноготь указательного пальца. Судя по огранке, его вытащили из перстня. Вообще, сапфиры – камни Синего двора, который принадлежит брату короля, Торану. На самом краю стола стоит письменный прибор с новой тетрадкой, раскрытой чернильницей и пером – на случай, если вдруг срочно что-то потребуется записать для памяти.

– Что, Тихий, готов показать ответ на мой вопрос?

– Готов, ваша милость.

– Тогда давай начинать. Что мне надо делать?

– Ваша милость, вы сами писали записку?

– Сам, лично, собственной рукой.

– Тогда, ваша милость, ничего такого особого делать не придется. Сядьте поудобнее, расслабьтесь и, не напрягаясь, смотрите. Постарайтесь только не заснуть.

Камень лег на лист с вопросом. Я начал творить заклинание и увидел, как льдинкой тает сапфир, пропитывая голубым светом бумагу. Когда он растаял полностью, записка распалась на мелкие белые хлопья, а из них, как язычки пламени, поднялись разноцветные лучи света. Они слились в единый мелькающий узор, в котором иногда вдруг проскальзывали знакомые образы. Из деликатности я закрыл глаза. Нехорошо подглядывать за столь личным зрелищем. Даже не могу сказать, сколько времени длилось мелькание. Пять минут? Десять? Полчаса? Чувство времени исчезло совсем. Но вдруг почувствовал, что все закончилось.