Гай Кей - Блеск минувших дней [litres]

Я подошел к краю ковра, брошенного под их мягкие кресла, и поклонился, сняв шляпу.

– Мой господин, – произнес я, – я поднялся всего лишь настолько, чтобы мне было позволено иметь удовольствие снова повидать вас обоих.

Это звучало почти правильно.

Джиневра делла Валле, сидящая в зеленых с золотом одеждах рядом со своим господином, ласково улыбнулась.

– Он такой милый! – сказала она.

Потом встала, будто под влиянием внезапного порыва, спустилась по трем ступенькам и поцеловала меня в щеку, привстав на цыпочки. Она носила золотые серьги и благоухала духами, которые наводили на мысль о Востоке. По залу пронесся ропот.

– Хочешь, чтобы я убил его в приступе ярости? – спросил Монтикола, улыбаясь.

– Я бы отравила твое вино, если бы ты это сделал! – воскликнула она со смехом. Потом подобрала юбки и вернулась на свое место рядом с ним.

Я воспользовался случаем и пошутил:

– Это едва ли помогло бы мне, если бы я уже был мертв.

Монтикола рассмеялся, но коротко.

– Насколько я припоминаю, – сказал он, – вы собирались ехать домой и стать книготорговцем, когда отказались служить у меня. А теперь?..

Опасность, всегда. Как быстро она может возникнуть. Он мог считать меня человеком, который отверг его – и его детей. И он не из тех, кто легко прощает.

– Я был книготорговцем, мой господин, до самого последнего времени. Затем кое-кто пытался напасть на меня в Серессе, и герцог Риччи вызвал меня, чтобы поговорить об этом. После этого он решил, что я достоин пройти испытание, отправившись сюда в качестве посланника.

– Посланника к нашему двору, потому что мы вас знали и могли бы поделиться с вами тем, чем не поделились бы с незнакомым человеком. – Это произнесла женщина, а не мужчина, и это было утверждение, а не вопрос.

С обоими, напомнил я себе, нужно быть осторожным с ними обоими.

Я спросил себя, смогу ли когда-нибудь сравняться с этими людьми в быстроте реакции и проницательности? Или в любом другом смысле, который имеет значение. Стану ли я фигурой, дрейфующей на краю их мира, или к началу лета снова буду переплетать и продавать книги?

– Мой господин, моя госпожа, – ответил я. – Сересса живет сбором сведений. И вы тоже. Но я не получал задания заняться этим, мне не хватит опыта. Я здесь лишь для того, чтобы уладить вопрос о… денежных суммах, которые следует выплатить этой весной.

Герцог научил меня, как произнести эту фразу, даже где надо сделать паузу. Он репетировал ее со мной. На то имелись причины. Он их мне объяснил, как и то, чего я должен опасаться. Сересса была тем, чем она была. Моим городом.

В зале для приемов находилось около сорока человек. Монтикола не приказал им выйти. Вместо этого мы сами удалились в комнату поменьше, пройдя через дверь позади их кресел: герцог, я, Брунетто, как мой помощник, и два чиновника двора. У одного из них, очень хорошо одетого мужчины, была искалечена рука; наверное, это был Герардо Монтикола. Мне о нем говорили: брат доверял ему больше, чем кому-либо из живущих людей. Меня предупредили, что благожелательный вид Герардо не должен вводить меня в заблуждение.

После того, как за нами закрылась дверь, я спросил:

– Вы нашли наставника, мой господин? Для детей? – Мне казалось важным задать этот вопрос.

Монтикола посмотрел на меня, выражение у него было неприветливым. При его мощных размерах и репутации, да еще с этим прищуренным взглядом, он мог напугать кого угодно.

– Какое это имеет значение для представителя Совета Двенадцати? – проговорил он. – Или для книготорговца?

Я прочистил горло.

– У нас могут быть интересы помимо нашей роли, господин. Для меня было честью ваше предложение. Прошу прощения, если этот вопрос воспринят как вмешательство в ваши дела.

Он смотрел все так же мрачно, но я почувствовал – что-то изменилось. У него быстро менялось настроение. Он легко впадал в ярость – и наоборот.

– Да, у нас есть наставник. Из Варены. Уже полгода. Я им умеренно доволен, не более того.

Я хотел ответить шуткой или подходящей цитатой, но промолчал. Я ждал.

Он сказал:

– К делу. Я должен Серессе восемь тысяч. Вы мне привезли?..

Вот зачем мы уединились в его личных покоях.

– Пятнадцать тысяч сералей, господин, в добавление к тому, что вам платит Бискио. Мачера предложила ту же сумму.

– И вы везете деньги от Мачеры тоже?

– Да.

– Итак, сегодня мы получим от вас банковские чеки на двадцать две тысячи сералей? Пятнадцать – от Мачеры, семь – от Серессы, то есть пятнадцать минус те восемь, которые мы должны?

Я повернулся. Это произнес низким, сильным голосом брат Теобальдо. Герардо, который вел дела в Ремиджио, пока Теобальдо отсутствовал, а также большую часть дел, когда тот находился дома, как мне сказали.

– Да, господин, – ответил я ему. – Они у моего помощника.

– Надеюсь, они выписаны не на банк Сарди в Фиренте?

Это сказал Теобальдо. Говоря это, он все-таки улыбнулся. Ему платили жители Бискио – и мы, – чтобы он сражался с армией Сарди.

Я не улыбнулся. Это был важный разговор, главная часть моего задания здесь. Если честно, я очень боялся. Я всего лишь вез деньги, но я вез их ему. Для войны.

Потому что Мачера и Сересса решили – по отдельности, а потом вместе, – что никому не нравятся планы Фиренты захватить Бискио, а также зависящие от него и платящие ему налоги земли.

Они решили, что помочь маленькому городу нанять знаменитого полководца – возможно, самого великого полководца нашего времени, не считая того, с которым ему предстоит сражаться, – в их общих интересах, и стоит потратить на это деньги. В разумных пределах, конечно. По пятнадцать тысяч с каждого выглядело разумной суммой, как мне сказал герцог. Это нужно было сделать осторожно, учитывая то, что сейчас Верховным патриархом был член семейства Сарди.

– Нет, они выписаны не на банк Сарди, – ответил я. – Брунетто?

Он вышел вперед, опустив голову, как требовали правила, достал бумаги из своей сумки и протянул мне. Я передал их выступившему вперед Герардо. Тот подошел к лампе, надел очки и прочел их. Было утро, но в этой комнате шторы задернули. Герардо посмотрел на брата и кивнул.

Монтикола улыбнулся:

– У меня были свои причины с нетерпением ждать этой войны, а теперь вы дали мне еще одну причину. Хорошо. Тем не менее у меня есть одно условие, – прибавил он.

Меня предупредили, что могут быть условия. Я не должен был принимать те из них, что имели отношение к деньгам. По другим вопросам мне велели действовать по собственному усмотрению.

Я понятия не имел, какое у меня «собственное усмотрение». Есть ли у меня вообще что-либо, заслуживающее этого названия? Скорее всего, если я не справлюсь, то снова стану книготорговцем. В тот момент мне это не казалось таким уж плохим вариантом, я еще год назад решил для себя, что честолюбие – дело сложное.