Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Когда она снова взглянула на Имхайласа, тот смотрел на нее встревоженными голубыми глазами.

– Прежде чем вы уйдете… Могу ли я говорить, ваша милость? Говорить свободно.

– Конечно, Имхайлас.

Он схватил ее за руку с той же настойчивостью, с какой она позволила ему сделать это в сердце ночи. Этот поступок поразил ее, одновременно испугал и ободрил.

– Я умоляю вас, ваша милость. Пожалуйста, умоляю вас! Я мог бы заставить десять тысяч солдат разбить десять тысяч скрижалей проклятий завтра же! Оставьте его богам!

В его глазах блеснули слезы…

«Он любит меня», – поняла она.

И все же самое большее, что она смогла сказать, – это слова: «Боги против нас, Имхайлас». А потом она повернулась и стала подниматься по прогнившей лестнице в темноту.

Ее окутал запах мочи.

Один из ее мальчиков был мертв. Это было просто нестерпимое ощущение, единственная мысль, которую ее душа могла принять, когда дело доходило до оправдания того, что она собиралась сделать. Гораздо более темные, более ужасные оправдания бурлили внизу. Самым ярким из них были мысли о бедном Самармасе и о том, что его сладкая невинность гарантирует ему место на небесах.

Но вот Айнрилатас… Его забрали слишком рано. Прежде чем он смог бы найти свой путь мимо… самого себя.

Айнрилатас был… был…

Это странно – организовывать свою жизнь вокруг немыслимого, делать так, чтобы все твои движения, слова, умолчания вертелись вокруг него. Иногда ей казалось, что ее руки и ноги не соединяются под одеждой, что они просто висят вокруг воспоминаний об ее теле и сердце. Иногда она чувствовала себя не более чем облаком совпадений, словно ее лицо, руки и ноги плыли в чудесном согласии друг с другом.

Что-то вроде живых руин, без единого объединяющего принципа, который связал бы ее части вместе.

Когда-то в прошлом лестничный колодец этого здания был открыт небу, но сейчас она могла видеть лишь нити света между досками высоко вверху. Должно быть, домовладелец решил не пускать внутрь дождь, а не чинить канализацию, подумала она. Ступеньки почти осыпались, заставляя ее цепляться за кирпичную стену, чтобы безопасно подняться. Она знала много таких домов, как этот, созданных в древности, возведенных в дни славы, о которых никто, кроме ученых, теперь не помнил. Однажды, еще до рождения Мимары, ее разбудил страшный рев среди ночи. И что любопытнее всего, после этого наступила полная тишина, как будто весь мир остановился, чтобы перевести дыхание. Она, спотыкаясь, подошла к окну, и какое-то время ей был виден только тусклый свет факелов и фонарей сквозь черноту и пыль. Только утром она увидела развалины дома напротив, кучи мусора и висящие остатки угловых стен. В мгновение ока сотни ее знакомых – пекарь и его рабы, торговец супом, который целыми днями кричал, перекрывая уличный шум, вдова, которая отваживалась со своими полуголодными детьми попрошайничать на улицах, – просто исчезли. Прошли недели, прежде чем под развалинами были найдены последние трупы.

Ближе к концу подъема вонь стала невыносимой.

Она остановилась на втором этаже, всматриваясь и моргая. Она глубоко вздохнула, ощутила вкус земляной гнили, впитавшейся в раствор и обожженный кирпич, и почувствовала себя молодой, необъяснимо молодой. Из четырех дверей, которые она смогла разглядеть, одна была приоткрыта, отбрасывая на грязный пол полоску серого света.

Она обнаружила, что крадется к этой двери. Несмотря на грубую ткань плаща, ее охватило какое-то брезгливое нежелание испачкать то, что было добрым и прекрасным. О чем она только думала? Она не могла этого сделать… Она должна была бежать, мчаться обратно к Андиаминским Высотам. Да…

Она не была одета подобающим образом.

И все же ноги сами несли ее вперед. Наружный край двери отодвинулся, как занавес, открывая комнату за ней.

Убийца стоял, глядя в окно из центра комнаты, откуда он едва ли мог надеяться увидеть что-нибудь интересное. Рассеянный свет омывал его профиль. Если не считать некоторой торжественной напряженности, ничто в нем не говорило об обмане и убийстве. Очертания его носа и подбородка были до такой степени гладкими, что казались женоподобными, но его кожа обладала причесанной годами грубостью жестокого не по годам человека. Его черные волосы были коротко подстрижены, что удивило ее, поскольку она думала, что жрецы-убийцы всегда носят длинные волосы, такие же длинные, как у айнонских кастовых аристократов, но без косичек. Его борода была аккуратно подстрижена, как это было принято в настоящее время среди некоторых торговцев, – что она знала только потому, что фанатики из Министрата требовали от нее принятия законов о бороде. Его одежда выглядела совершенно невзрачной, а мочки ушей были испачканы коричневыми пятнами.

Эсменет остановилась на пороге. Когда она была ребенком, то вместе с несколькими другими детьми часто купалась в гавани Сумны. Иногда они устраивали игру, ныряя под воду с тяжелыми камнями в руках и шагая по грязи и мусору на дне. У нее было такое же чувство, когда она входила в комнату – как будто на нее навалилась какая-то мощная тяжесть, иначе она выскочила бы из пола, пробила бы поверхность этого кошмара…

И смогла бы дышать.

Мужчина даже не обернулся, чтобы посмотреть на нее, но она знала, что он внимательно ее изучает.

– Мой экзальт-капитан волнуется внизу, – наконец произнесла она более робким, чем ей хотелось бы, голосом. – Он боится, что ты убьешь меня.

– Он любит тебя, – ответил нариндар, заставив ее содрогнуться от воспоминаний о муже. Келлхус вечно повторял ее мысли.

– Да… – ответила она, удивленная внезапным желанием быть честной. Вступить в заговор – значит совершить своего рода прелюбодеяние, ибо ничто так не способствует близости, как общее стремление к обману. Какое значение имеет одежда, когда все остальное окутано пеленой? – Полагаю, что так оно и есть.

Нариндар повернулся и посмотрел на нее. Она обнаружила, что его пристальный взгляд нервирует ее. Вместо того чтобы цепляться за нее, его внимание, казалось, плавало над ней и проходило сквозь нее. Результат какого-то ритуального наркотика?

– Ты знаешь, чего я хочу? – спросила она, приближаясь к нему в неясном свете. Ее дыхание стало глубоким и тяжелым. Она сама это делала. Она ухватилась за судьбу.

– Убийства. Искать нариндара – значит искать убийства.

От него пахло грязью… грязью, поджаренной на солнце.

– Я буду с тобой откровенна, убийца, – сказала она. – Я понимаю опасность, которую представляю. Я знаю, что даже сейчас ты пытаешься оградиться от меня, зная, что только что-то… что-то невероятное способно привести к мужчине женщину моего высокого положения… к такому мужчине… как ты. Но я хочу, чтобы ты знал: именно честность привела меня сюда, одну… для тебя. Я не желаю видеть другого проклятым за мои собственные грехи. Я хочу, чтобы ты знал, что можешь доверять этой честности. Что бы ни случилось, я ценю то, что ты поставил на чашу весов саму свою душу. Я сделаю тебя принцем, убийца.