Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Фанайял аб Каскамандри не производил особого впечатления. Красивый потомок многих поколений, выросших в пустыне. Соколиные глаза, близко посаженные рядом с крючковатым носом. Высокомерен до такой степени, что невосприимчив к оскорблениям и пренебрежению – и в результате вполне сносен.

Пусть он и носил прозвище Разбойник-падираджа, но разбойником на самом деле не был.

– Ты сказал, что ни один человек не может быть так опасен, – настаивал Маловеби, искренне любопытствуя. – Это то, что ты думаешь? Что Анасуримбор – это человек, мужчина?

Фанайял рассмеялся.

– Императрица – женщина, это я знаю точно. Однажды я освободил от должности одного жреца-шрайю за то, что он утверждал, будто спал с ней, когда она была всего лишь блудницей. А аспект-император? Я знаю только, что его можно убить.

– А откуда ты это знаешь?

– Потому, что я обречен убить его.

Маловеби удивленно покачал головой. До чего же плотно весь мир вертелся вокруг аспект-императора. Сколько раз он наливал себе неразбавленного вина только для того, чтобы выпить и поразиться простому факту существования этого человека? Беженец забредает в Три Моря из пустыни – с диким скюльльвендами, не меньше! – и в течение двадцати лет заставляет Три Моря не только повиноваться, но и поклоняться себе.

Это было безумие. Слишком большое безумие для простой истории, которая, насколько мог судить Маловеби, была ничуть не менее подлой и глупой, чем люди, ее создавшие. В Анасуримборе Келлхусе не было ничего подлого или глупого.

– Так рассуждают люди в Трех Морях? – спросил он и начал раскаиваться в своих словах, уже когда произносил их. Маловеби был Вторым переговорщиком по довольно веской причине. Он вечно задавал грубые вопросы, вечно отталкивал, вместо того чтобы льстить. Его палец, как однажды сказал ему отец, был больше склонен тыкать в грудь, чем щекотать анусы. Зубов у него было больше, чем языка, как сказали бы слуги.

Но Разбойник-падираджа не выказал никаких внешних признаков оскорбления.

– Только те, кто видел свою судьбу, Маловеби! – ответил он. – Только те, кто видел свою гибель!

Фанайял, с немалым облегчением отметил про себя колдун Мбимаю, был человеком, которому нравились дерзкие вопросы.

– Я заметил, что ты едешь без телохранителей, – сказал он.

– Почему это должно тебя волновать?

Хотя всадники и заполонили поля и насыпи вокруг них, Маловеби с падираджой ехали совершенно одни – если не считать фигуры в капюшоне, которая следовала на два ряда позади них. Переговорщик предположил, что этот человек был телохранителем, но уже дважды он видел – или думал, что видел – что-то похожее на черный язык в коричневых тенях капюшона. И все же было удивительно, что такой человек, как Фанайял, может иметь дело с кем угодно лицом к лицу, не говоря уже о маге из дальних стран. Только на прошлой неделе императрица предложила еще десять тысяч золотых келликов за голову Разбойника-падираджи.

Возможно, это говорило о его отчаянии…

– Потому что, – пожал плечами колдун Мбимаю, – твое восстание не переживет твоей смерти… Мы были бы глупцами, если бы спровоцировали аспект-императора обещанием мученика.

Фанайял сумел сохранить свою ухмылку, прежде чем она окончательно погасла. Он понимал силу веры, стало ясно Маловеби, и считал, что необхолимо излучать уверенность, столь же бессмысленную, сколь и неотступную.

– Тебе не о чем беспокоиться, – заявил он.

– Но почему?

– Потому что я не могу умереть.

Маловеби начинал нравиться этот человек, но в какой-то мере это укрепляло, а не смягчало его скептицизм по отношению к нему. Второй переговорщик всегда питал слабость к тщеславным глупцам, даже в детстве. Но в отличие от первого переговорщика, Ликаро, он никогда не позволял своим симпатиям принимать за него решения.

Обязательства требовали доверия, а доверие требовало демонстрации. Сатахан послал его оценить Фанайяла аб Каскамандри, а не вести с ним переговоры. Несмотря на все свои недостатки, Нганка’Кулл не был дураком. Когда Великая Ордалия вошла в северные пустоши, встал вопрос, сможет ли Новая Империя пережить отсутствие своего аспект-императора и его самых фанатичных последователей. Как первую реальную угрозу его народу и нации с глубокой древности, ее необходимо было уничтожить – и решительно.

Но желать зла и причинять реальный вред – это совершенно не одно и то же. Нужно было соблюдать осторожность – предельную осторожность. Высокий Священный Зеум не мог позволить себе долгих бросков игральных палочек и не только из-за сверхъестественной мощи и хитрости Анасуримбора Келлхуса, но и потому, что Нганка’Кулл так глупо отдал своего собственного сына в заложники. Маловеби всегда любил Цоронгу, всегда видел в нем задатки истинно великого сатакхана. Ему нужна была реальная уверенность, что этот пустынный разбойник и его армия грабителей смогут добиться успеха, прежде чем рекомендовать выделить им деньги и оружие, в которых они так отчаянно нуждались. Взять изолированные крепости, такие как Гарагул, – это одно. Но напасть на город с гарнизоном – совсем другое.

Иотия, древняя столица старой династии Шайгек. Иотия будет впечатляющей демонстрацией. Совершенно точно.

– Курчифра и Священная война были посланы в наказание, – продолжал Фанайял, – нечестивым ангелом возмездия. Мы растолстели. Мы потеряли веру в строгие пути наших отцов. Итак, одинокий бог сжег сало с наших конечностей, загнал нас обратно в пустоши, где мы родились… – Он уставился на мага взглядом, который тревожил его своей настойчивостью. – Я помазанник, чужеземец. Я единственный.

– Но у судьбы много капризов. Как ты можешь быть уверен?

Смех Фанайяла обнажил его идеальные серповидные зубы.

– Если я ошибаюсь, у меня всегда есть Меппа. – Он повернулся к загадочному всаднику, следовавшему за ними. – Эй, Меппа? Подними свою маску.

Маловеби повернулся в седле, чтобы получше рассмотреть этого человека. Меппа поднял голые руки и откинул глубокий капюшон, скрывавший его лицо. Маска, о которой говорил Фанайял, была не столько маской, сколько чем-то вроде повязки на глазах: серебряная лента шириной с детскую ладонь лежала на верхней части его лица, как будто слишком большая корона соскользнула ему на глаза. Солнце вспыхнуло вокруг ее контуров и осветило бесчисленные линии, выгравированные на ней: закрученные изображения воды, несущейся вбок, кружащейся и кружащейся в бесконечном водопаде.

Откинув капюшон, Меппа снял с головы повязку. Его волосы были белыми, как вершины Аткондраса, а кожа орехово-коричневой. А блеска глаз в тени его глазниц видно не было…

Кишаурим.

Второй переговорщик Маловеби всегда считал странным то, как знание трансформирует восприятие. Внезапно ему показалось абсурдным, что он мог не заметить охряного оттенка в пыльном одеянии этого человека или что он мог принять змею, поднимающуюся из складок вокруг его воротника, за черный язык!