Джо Аберкромби - Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

— Где же ты научился драться? — спросил Трясучка, чувствуя, как тает последняя надежда хоть на какой-то дружеский разговор.

— В Схроне.

— Где?

— В месте, куда сажают за совершение преступления.

— А на кой сохранять тебя после этого?

— Схрон так называется не потому, что в нем сохраняют тебя. А потому, что сохраняют от тебя других людей. Назначают дни, месяцы, годы, которые ты должен там просидеть. После этого запирают глубоко внизу, куда не доходит свет, до тех пор, пока не иссякнут все эти дни, месяцы, годы и не будут сочтены все цифры до конца. Потом ты говоришь «спасибо», и тебя отпускают.

Трясучке это показалось сущим варварством.

— На Севере, коль совершишь преступление, ты платишь дань и откупаешься. Повесить могут, если вождь так решит. Еще могут вырезать на тебе кровавый крест — за убийство. Но в яму человека сажать?.. Это же само по себе преступление!

Балагур пожал плечами:

— Правила имеют свой смысл. За каждое дело — соответствующий срок. Соответствующие цифры на великих часах. Не таких, как здесь.

— А. Ну да. Цифры. — Трясучка уже жалел, что задал вопрос.

Балагур его словно и не слышал.

— Здесь слишком высокое небо, и каждый делает что хочет и когда хочет, и нет ни для чего правильных цифр. — Он хмуро глянул в сторону Вестпорта, скопления домишек вокруг холодной бухты, все еще укрытой туманом. — Идиотский хаос.

До городской стены они добрались к полудню и обнаружили длинную очередь желающих за нее попасть. У ворот стояли солдаты, задавали всяческие вопросы, просматривали тюки и сундуки, тыкая тупыми концами копий в поклажу на телегах.

— Градоправитель нервничает с тех пор, как пала Борлетта, — сказал Морвир. — Проверяют всех входящих. Говорить буду я.

Трясучка ничего против не имел. Пусть уж, коль поганцу так нравится звук собственного голоса.

— Ваше имя? — спросил караульный, в глазах которого застыла безысходная скука.

— Ривром, — улыбаясь до ушей, ответил отравитель. — Скромный торговец из Пуранти. А это мои компаньоны…

— Что за дело привело вас в Вестпорт?

— Убийство. — Последовала недоуменная пауза. — Надеюсь, конкурентов хватит удар, когда я выставлю на продажу свои осприйские вина! Да-да, я очень на это рассчитываю. — Морвир захихикал над собственной шуткой, к нему присоединилась Дэй.

— Вроде этот не из тех, кто нам нужен. — Второй стражник смерил взглядом Трясучку.

Морвир все веселился.

— О, насчет него можете не беспокоиться. Практически слабоумный. Разум, как у младенца. Но бочки поднимать сил хватает. Держу его из сентиментальных побуждений, помимо прочего. Чем я отличаюсь, Дэй?

— Сентиментальностью.

— Слишком уж большое у меня сердце. С самого рождения. Матушка моя умерла, когда я был еще совсем маленьким, и эта прекрасная женщина, знаете ли…

— Двигайтесь уже! — крикнул кто-то сзади.

Морвир взялся за холщовый полог, прикрывавший задник фургона.

— Желаете взглянуть?..

— По мне видно, что желаю, когда пол-Стирии рвется в эти проклятые ворота? — Караульный устало махнул рукой. — Проезжайте.

Щелкнул кнут, фургон вкатился в город Вестпорт. За ним последовали Меркатто и Балагур. В хвосте, что стало, кажется, уже обычаем в последнее время, поплелся Трясучка.

За стеной оказалась давка, не хуже, чем на поле битвы, и за место на мощеной дороге меж высокими домами, обсаженной голыми деревьями, шло сражение почти столь же яростное. Народ толпился самого разнообразного вида. Мужчины, женщины, светлокожие, черные, узкоглазые, в обыденной одежде, в ярких шелках, в белоснежных платьях. Солдаты, наемники в кольчугах и латах. Слуги, рабочие, торговцы, господа, богатые и бедные, нарядные и оборванные, вельможи и попрошайки. Попрошаек было не счесть. Верховые и пешие, телеги и кареты пробивались по дороге в обе стороны. Слуги, обливаясь потом, несли раскачивающиеся высокие стулья, на которых восседали женщины, обремененные стогами волос на голове и тяжким грузом драгоценных украшений.

Трясучка думал, в Талине диковин с избытком. Вестпорт оказался много хуже. Сквозь толпу вели караван соединенных тонкими цепочками невиданных длинношеих зверей, чьи маленькие головки скорбно покачивались в высоте. Трясучка крепко зажмурился. Открыл глаза, но чудища никуда не делись. Головки так и качались над толпой, их словно вовсе не замечавшей. Город походил на сон. И не самый приятный.

Затем они свернули на другую улицу, поуже, по обеим сторонам которой тянулись лавки и торговые лотки. В нос начали шибать один за другим запахи — рыбы, хлеба, краски, фруктов, масла, специй и много чего еще, Трясучке незнакомого. Дыхание у него сперло, желудок свело. Какой-то мальчишка, проезжавший мимо на телеге, пихнул ему в лицо плетеную корзину. Внутри сидела крохотная обезьянка, которая зашипела и плюнула в него, и Трясучка, изумившись, чуть не выпал из седла. Крик вокруг стоял на самых разных языках — двадцати, наверное. А потом вроде как песня зазвучала, делаясь все громче и громче, ни на что не похожая, но до того красивая, что у Трясучки даже встали дыбом волоски на руках.

На другой стороне площади стоял дом с огромным каменным куполом. Из передней стены его вырастало шесть высоких башенок, на крышах которых сверкали золотые шпили. Оттуда-то и доносилось пение. Сотен голосов — низких и высоких, сливавшихся в один.

— Это храм. — Рядом с Трясучкой придержала коня Меркатто, по-прежнему прятавшая лицо под капюшоном. Только хмурый взгляд и видать.

Если уж быть честным с собой, Трясучка ее побаивался. И не так чтобы чуточку. Видеть, как она убивает человека молотом и, судя по всему, получает от этого удовольствие, уже было неприятно. После же, когда они сговаривались, ему и вовсе казалось, что его она тоже собиралась прикончить. Еще и рука эта, с которой она не снимала перчатку… Никогда прежде ему не случалось бояться женщины. Трясучка стыдился своего страха и одновременно нервничал. Но не мог скрыть от себя самого, что как женщина — коли отставить в сторону перчатку, молот и тошнотное чувство опасности — она ему все-таки нравилась. Очень. Возможно, ему на самом деле и опасность нравилась, больше, чем дозволял разум. И в результате он, черт возьми, не очень-то понимал, как и о чем с нею разговаривать.

— Храм?

— Место, где южане молятся богу.

— Богу? — У него даже шея заболела, пока он таращился, задравши голову, на шпили — выше самых высоких деревьев в его родной долине. Слышал он и раньше, что некоторые люди на юге верят, будто на небе живет человек, который создал мир и все видит. Мысль эта всегда казалась Трясучке полным бредом. Но, глядя на золотые шпили, он недалек был от того, чтобы и самому поверить. — Красивый дом.