Джо Аберкромби - Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

— Ы-ы!

— Зачастую, — как ни в чем не бывало вещал Жужело, — человеку целесообразнее пребывать со своей болью в обнимку, нежели пытаться ее избежать. При более близком взгляде вещи не столь внушительны.

— Легко говорить: иголка-то у тебя.

Зобатый с присвистом втянул воздух, когда игла в очередной раз куснула щеку. Стежки и швы были для него не внове, но странно, насколько быстро забывается та или иная разновидность боли. И вот сейчас эта ее разновидность безошибочно воскресала.

— Вот бы побыстрее разделаться…

— Понимаю и скорблю, только вся беда в том, что калечить у меня получается несравненно лучше, чем лечить. Трагедия моей жизни. Но, тем не менее, неплохо накладываю швы, отличаю вороний коготь от аломантера и знаю, как делать перевязки и с тем, и с другим, да еще могу напеть-нашептать заговор-другой…

— И как, помогает?

— То, как я их напеваю? Разве что отпугивать кошек.

— Ы-ы! — взвыл Зобатый.

Жужело большим и указательным пальцем сдавил ему порез и снова протащил нитку. Нет, в самом деле, лучше перестать выть, поберечь силы для ран посерьезней, чем эта царапина на щеке. Тем более что от вытья их не убудет.

— Прошу прощения, — Жужело крякнул от усердия. — Знаешь, я тут размышлял, и, кстати, не раз, в размеренные моменты досуга…

— Коих у тебя, видно, великое множество.

— Ну я ж не виноват, что ты столь нетороплив в предъявлении моей судьбы. Так вот, иной раз мне кажется, что человек совершает великое зло очень быстро. Вжик клинком, и готово. В то время как добрые деяния требуют времени, а заодно и всевозможных, подчас крайне непростых усилий. У большинства людей просто не хватает на них терпения. Особенно в наши дни.

— Уж такие времена.

Зобатый сделал паузу, подкусывая на нижней губе лоскуток отслоившейся кожи.

— Я вот тоже иной раз думаю, а не слишком ли часто я эти слова повторяю? Может, я превращаюсь в своего папашу? В старого дурака-зануду?

— Это удел всех героев.

— Эк куда хватил, — фыркнул Зобатый. — Куда нам до тех, кто доживает до песен о себе.

— Ужасное бремя для человека, слышать песнь о себе самом. Достаточное, чтобы любого превратить в дерьмо. Даже если он таковым изначально не был.

— Я бы не сказал. Вообще я считаю, песни о воинах-героях так или иначе раздувают в людях собственное «я». Они начинают им бравировать. А великий воин должен быть хотя бы наполовину безумцем и бессребреником.

— О-о. А вот я знавал некоторых великих воинов, которые безумными не были ну ни на понюх. А просто бессердечными, самовлюбленными сволочами, которым на все наплевать. Кроме, пожалуй, серебра.

Жужело надкусил нитку.

— Еще одно общераспространенное суждение.

— Ну а ты, Жужело, в таком случае кто? Безумец или бессердечный хер?

— Я пытаюсь лечь мостом между тем и другим.

Зобатый хмыкнул, несмотря на то, что щека болезненно пульсировала.

— Ах, вот ты каков. Это, я тебе скажу, и есть усилие хренова героя. Верный его признак.

Жужело откинулся на пятки.

— Ну все, готово. И, кстати, неплохо получилось, хотя это, наверно, смелое самовосхваление. Возможно, в конечном итоге я все-таки покончу с калечением и займусь лечением.

Сквозь все еще ощутимый звон в ушах Зобатый услышал рычащий голос:

— Ага, но только после битвы, ладно?

Жужело поднял взгляд.

— Ба, да это же не кто иной, как наш защитник и благодетель, протектор Севера. Я чувствую себя таким… защищенным. Прямо-таки спеленутым, как дитя.

— У меня у самого всю жизнь такое ощущение.

Доу, руки в боки, смотрел сверху вниз на Зобатого, а на него самого сверху вниз смотрело солнце.

— Ты хочешь подкинуть мне какую-нибудь драчку, Черный Доу?

Жужело медленно встал, поднимая за собой меч.

— Я пришел сюда наполнять могилы, да и Отец Мечей у меня вот-вот проголодается.

— Думаю, скоро я добуду дичь, и ты дашь ему поживиться вдоволь. А пока мне надо с глазу на глаз перемолвиться с Кернденом Зобатым. Прямо здесь.

Жужело шлепнул себя по груди ладонью.

— Мечтать не смею втискиваться между двух любовников.

И с мечом на плече снялся с места.

— Странный какой выродок, — проводил его взглядом Доу.

Зобатый крякнул и медленно встал, вслушиваясь, как скрипят и постанывают суставы.

— Верен своему образу. Ты же знаешь, каково оно, иметь репутацию.

— Слава — узилище, сомнения нет. Как твоя рана?

— Хорошо, что рожей я отродясь не вышел. Так что смотреться буду не хуже прежнего. А что это по нам такое вдарило, отчего все вверх тормашками?

Доу пожал плечами:

— Да кто их знает, этих южан. Опять, поди, какое-нибудь новое оружие. Из области чародейства.

— Ох и злобное. Это ж надо, так далеко дотягиваться и косить людей.

— Ну а ты что думал. Великий уравнитель, разве он не ждет нас всех? Всегда найдется кто-нибудь посильнее, побыстрее, поудачливей тебя, и чем больше ты сражаешься, тем быстрее он тебя отыщет. Такова уж жизнь для таких, как мы. У нас она — лишь время полета к этому роковому мигу.

Зобатый не сказать, чтобы воспринял это с восторгом.

— Если на то пошло, — вроде как возразил он, — будь то в строю или на марше, или хотя бы в бою под натиском врагов, но человек может биться. Делать вид, что он хоть как-то причастен к своей участи.

Зобатый поморщился, коснувшись кончиками пальцев свежего шва на щеке.

— Как можно слагать песни о ком-нибудь, чью голову разнесло, когда он травил байку или сидел в нужнике?

— Это ты о Треснутой Ноге?

— Ну да.

Зобатый, пожалуй и не видывал никого мертвее того мерзавца.

— Я хочу, чтобы ты занял его место.

— А? — ошарашенно переспросил Зобатый. — Что-то в ушах шумит до сих пор. Я, кажется, малость ослышался.

Доу подался ближе.

— Я хочу, чтобы ты при мне был вторым. Вел моих карлов. Смотрел за моей спиной.

— Я? — вылупился Зобатый.

— Ты, ты, драть твою лети! Совсем, что ли, оглох?

— Но… почему я-то?

— Ну как. У тебя опыт. И уважение… Прямо скажу: ты мне напоминаешь Тридуба.

Зобатый моргнул. Ничего более хвалебного он ни от кого прежде не слышал, а уж тем более от человека, из которого похвалы щипцами не вытянешь. Насмешку — да, окрик — да, но похвалу…

— Ну, э-э… не знаю, что и сказать. Благодарю тебя, вождь. Это много для меня значит. Чертовски, знаешь ли, много. Да будь во мне хоть десятая доля достоинств этого человека, радости моей и гордости не было бы…

— Да насрать. Ты, главное, скажи, что согласен. Мне нужен кто-то, на кого я могу положиться. А ты, Зобатый, делаешь все как в старину, по-правильному. Ты прямой, как резак, теперь таких немного осталось. Просто скажи, что ты на это пойдешь.

В облике Доу мелькнуло что-то странное. Как-то слабовольно дрогнули губы. Похоже, Зобатый уловил то, чего Доу никогда не выказывал на людях: страх. Да-да, со всей внезапностью он углядел именно его.