Джо Аберкромби - Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

— Нет никакого проку ждать их где-то в другом месте.

— Никакого проку не будет, если мы все погибнем. План, который не гнется под давлением обстоятельств, а ломается, хуже, чем… — Монца отвернулась, не дослушав, и начала пробиваться сквозь толпу к арке. — О, женщины, — процедил вслед Морвир.

— Что — женщины? — рыкнула Витари.

— За исключением присутствующей здесь, разумеется, они предпочитают думать сердцем, а не головой.

— Поскольку она платит, так, на мой взгляд, пусть думает хоть задницей.

— Умереть богатым — все равно, знаете ли, умереть.

— Но лучше, чем умереть бедным, — сказал Трясучка.

Вскоре к ним начали проталкиваться стражники, разгоняя народ копьями и оставляя за собой свободный проход к воротам. Рядом с хмурым командиром шла Монца, которая наверняка посеяла несколько монет и теперь пожинала урожай.

— Вы, там, с фургоном! — Командир ткнул пальцем в сторону Трясучки и остальной компании. — Проходите. Только вы шестеро, и все.

Толпа вокруг гневно зароптала. Кто-то пнул ногою фургон, стронувшийся с места.

— Дерьмо! Где справедливость? Всю жизнь я плачу налоги Сальеру, и меня оставляют за воротами?

Трясучка направил было коня следом за фургоном, но еще кто-то схватил его за руку. Какой-то окончательно отчаявшийся фермер.

— Почему пропускают этих сволочей? У меня семья…

Трясучка ударил его кулаком в лицо. Сгреб за куртку, когда тот упал, вздернул на ноги и ударил снова, опрокинув на спину в грязь. Из носа фермера, когда тот попытался подняться, хлынула черная в темноте кровь. Коль начал бучу, лучше ее тут же и закончить. Одним быстрым и жестоким поступком предотвратить то худшее, что может последовать. Так делал обычно Черный Доу. Поэтому Трясучка шагнул вперед и ударом сапога в грудь снова уложил его на спину.

— Оставайся-ка, где есть.

Поблизости стояли еще несколько человек. Мужчины, женщина, двое детей. Молоденький парнишка, не сводя с Трясучки глаз, пригнулся, вроде как готовясь к драке. Сын фермера, наверно.

— Я жить хочу, мальчик, потому так дерьмово и поступаю. Тебя тянет рядышком прилечь?

Парнишка покачал головой. Трясучка взял коня под уздцы, цокнул языком и зашагал к арке. Не слишком быстро. Готовый к тому, что у кого-нибудь еще хватит глупости испытать его силу. Но не успел и двух шагов сделать, как снова поднялся крик — что в них такого особенного и почему их пропускают, бросая всех прочих на произвол судьбы. Фермер, оставшийся без зубов, значил слишком мало, чтобы за него заступаться. Те, кто еще не видел худшего, понимали, что увидят, и очень скоро. Так что единственной их заботой было как можно дальше отодвинуть этот срок.

Дуя на ободранные костяшки пальцев, Трясучка вошел под арку, двинулся следом за своими по длинному темному туннелю, пытаясь вспомнить, что говорил ему Ищейка там, в Адуе, сто лет тому назад, как теперь казалось. Что-то о крови, которая, проливаясь, влечет за собой новую кровь, и о том, что никогда не поздно исправиться. Никогда не поздно стать хорошим человеком.

Хорошим человеком был Рудда Тридуба, лучше не бывает. Всю жизнь хранил верность старым обычаям и никогда не выбирал легкий путь, если считал его неправильным. Трясучка гордился тем, что воевал рядом с этим человеком и называл его своим командиром, но что, в конце концов, принесло Тридубе его благородство? Несколько добрых слов, сказанных у костра со слезами на глазах? Многотрудную жизнь и последнее пристанище в грязи?.. Черный Доу был мерзавцем, хуже коего Трясучка не встречал, человеком, который никогда не сходился с врагом лицом к лицу, если мог захватить его со спины врасплох. Жег, не задумываясь, целые деревни, нарушал собственные клятвы и плевал на то, чем это может кончиться. Беспощаден, как чума, совести имел с блошиный член. И сейчас он сидел в кресле Скарлинга, и половина Севера ему подчинялась, а остальные боялись даже упомянуть его имя.

Туннель вывел в город. На стершиеся булыжники мостовой лилась вода из дырявых водосточных желобов. Стояли вдоль дороги промокшие люди с нагруженными мулами и телегами, дожидаясь возможности выбраться, глазея на путников, едущих в обратном направлении. Трясучка запрокинул голову, сощурив от дождя глаза, уставился на башню, уходившую вершиной в черное небо. Раза в три, наверное, выше высочайшей башни Карлеона. Но вовсе не самая высокая из тех, что стояли вокруг.

Он покосился на Монцу украдкой, как уже наловчился это делать. Обычное хмурое выражение на решительном лице, по которому пробегают отсветы факелов проходящих мимо горожан, глаза смотрят прямо вперед. Поставила себе цель и делает все, чего та требует. И плевать ей и на совесть, и на последствия. Сначала месть, а все сомненья — потом…

Трясучка повозил языком во рту, сплюнул. Чем больше он видит, тем глубже понимает, что она права. Милосердие и трусость — одно и то же. Никто не выдает наград за хорошее поведение. Ни здесь, ни на Севере. Нигде. Хочешь что-то — так бери это. И тот человек велик, кто нахватал больше всех. Хорошо, наверное, было бы, если бы жизнь была другой.

Но она такая, какая есть.

У Монцы все онемело и болело — как всегда. Она устала и злилась — как всегда. Курить хотела сильнее, чем когда бы то ни было. И — словно в качестве острой приправы к пресному вечеру — еще промокла, замерзла и натерла о седло задницу.

Виссерин помнился ей прекрасным городом, полным сверкающего стекла, изящных зданий, изысканной еды, смеха и свободы. Правда, у нее было на редкость хорошее настроение, когда она приезжала сюда в последний раз — теплым летом, а не стылой весной, с Бенной, а не с чужими людьми, ждущими от нее распоряжений, и без намерения убить четверых человек.

Но даже с учетом всего этого очень уж далек оказался сейчас город от чудесного цветущего сада, жившего в ее памяти.

Всюду, где горели светильники, ставни были плотно закрыты, и только пробивавшийся сквозь щели скудный свет выхватывал порой из тьмы маленькие стеклянные фигурки в нишах над дверями. То были духи — хранители дома, приносящие благополучие и отгоняющие зло. И ставили их там по старинному обычаю, со времен еще до Новой империи. Монца поневоле задумалась о том, много ли пользы будет от этих кусочков стекла, когда в город ворвется армия Орсо. Сомнительно… В Виссерине царил страх, и ощущение нависшей над ним угрозы было столь острым, что даже волоски на шее Монцы вставали дыбом.

Хотя пустыми улицы не назвать. По ним спешили, кто в доки, кто к воротам, испуганные горожане. Взрослые, дети, старики, с тюками на спинах, с тележками, нагруженными узлами и сундуками, ящиками и корзинами, забитыми тем ненужным хламом, которому, конечно же, предстояло быть брошенным где-нибудь на обочине дороги под Виссерином. Пустая трата времени и сил в подобные времена — попытка спасти все… кроме собственной жизни.