Дилан Фэрроу - Безмолвные [litres]

Я не буду прятаться от прошлого. Сегодня я следую тому курсу, который наметила сама.

Я переступаю порог своего старого дома. Смотрю на узкие комнаты, низкие стены, крошечные кровати, потемневший камин. Комнаты были убраны. Нет никаких следов насилия. Кто это сделал? Констебль? Убирал ли он вещи по доброте душевной или для того, чтобы все это исчезло, как будто ничего и не было?

Едва дыша, я тихо двигаюсь по комнате, касаясь каждой поверхности, как будто надеясь, что след духа Ма все еще витает здесь. Тишина, кажется, готова поглотить меня целиком.

Наконец я выхожу наружу в ранний свет и направляюсь вверх по холму к северному пастбищу. Наше стадо овец исчезло, как будто его никогда и не было, хотя я чувствую знакомые запахи. Шерсть, сено и потертая кожа. Я вдруг понимаю, что констебль, должно быть, продал их. Мне даже не пришло в голову спросить, что он сделал с овцами. И не должны ли деньги с продажи перейти мне. Хуже всего, что мне не пришло в голову попрощаться с ними.

Одно за другим я произношу их имена в пыльном воздухе сарая. Когда заканчиваю, закрываю за собой дверь и смотрю на деревню и на соседний лес, который начинает просыпаться с криками птиц.

– Пожелай мне удачи, Ма, – шепчу я в безмятежное новое утро. Где бы она ни была, я могу только надеяться, что она слышит.

К тому времени, как я добираюсь до сторожевой башни, солнечный свет начинает пробиваться через ее крышу, делая башню похожей на факел, сжигающий темноту.

В Астре есть только небольшая добровольческая дружина, которая ответственно несет свою вахту в две смены, утреннюю и ночную. Данн предпочитает, чтобы его можно было легко найти, если он кому-то понадобится, поэтому придерживается жесткого графика. Прищурившись, я различаю очертания его кабинета, расположенного на вершине сторожевой башни.

Пока улицы пусты, я могу спокойно пройти по деревне. Но даже за час до того, как деревня проснется, я чувствую на себе тяжесть взглядов ее жителей. Я ускоряю шаг, спеша по главной улице на окраину Астры.

Стражники расхаживают на границе деревни, не дальше пятидесяти футов от башни, наблюдая за единственной дорогой, ведущей в деревню и из нее. Я вздрагиваю, рывком открывая железную дверь в основании башни. Внутри – узкий вестибюль со ступенями, ведущими наверх; под лестницей висит паутина и стоит наполовину заполненный ящик с припасами для ополченцев. Воздух сухой и немного затхлый. Я смотрю вверх по спирали, ведущей на вершину. Сторожевая башня выглядит изнутри еще выше.

Рукой я держусь за стену, чтобы не упасть, пока поднимаюсь наверх. Каждый раз, когда я прохожу виток, убежденная, что, должно быть, дошла до верха, я обнаруживаю новый поворот лестницы. На каждом уровне есть небольшая оконная щель для лучников и арбалетчиков. Когда я отваживаюсь выглянуть наружу, на меня накатывает головокружение и жуткое ощущение силы. Это место похоже на Высший совет Астры, наблюдающий за нами.

Думаю, Данн может видеть сверху весь путь до моего дома. Ноги начинают болеть, и пот покрывает шею. Я начинаю сомневаться, есть ли у башни вообще вершина, когда оказываюсь на маленькой площадке.

Я делаю глубокий вдох и стучу в дверь.

– Входите, – голос Данна доносится изнутри. Я толкаю тяжелую дверь, и она со скрипом открывается.

Кабинет Данна – маленький и тесный, освещен солнцем из четырех больших окон, из которых открывается вид на все стороны света. Восточное окно практически слепит – солнце только что взошло. Я щурюсь, входя. Различаю полки и ящики, стеклянную витрину и несколько картин в рамках на стенах.

– Ну, это неожиданно, – Данн хмурится и встает со своего места. Его обветшалый стол выглядит потертым в солнечном свете.

– Констебль, прошу прощения за вторжение, – говорю я, быстро моргая, чтобы привыкнуть к свету, – после нашего разговора у меня появилось еще несколько вопросов… нашего вчерашнего разговора.

Губы Данна сжимаются в тонкую линию. Я ожидаю, что он мне откажет.

– Да, конечно. Мой долг – развеять все твои сомнения, – Данн жестом указывает на стул перед столом. – Пожалуйста, присаживайся.

Я сажусь, и Данн вслед за мной.

– А теперь, – говорит он, опершись на локти, – что тебя беспокоит, Шай?

– Что ж… – я замолкаю, наконец-то получше разглядев комнату. Картины на стене – вовсе не картины. Я чувствую, как моя кожа дрожит, покрываясь мурашками, будто вот-вот готова выскочить за дверь без меня.

Это бумага, покрытая чернилами.

Письмена.

Мой взгляд обегает комнату, находя повсюду странные символы. Витрина полна бутылок с жидкостью различных оттенков синего и черного. Полки завалены тонкими прямоугольными кожаными коробками. Холодный ужас пробирает меня до костей, и я пытаюсь понять, почему констебль Данн хранит эти опасные предметы.

– Шай. – Голос Данна заставляет меня отвлечься и посмотреть ему в глаза. Костяшки моих пальцев побелели от того, что я вцепилась в деревянные подлокотники кресла. – Сосредоточься.

– Что… что все это значит? – мой голос дрожит.

– Это контрабанда, Шай. Я держу все на виду, чтобы знать, что искать, и чтобы помочь другим идентифицировать письмена, если они утверждают, что видели их.

Я медленно киваю, от вида чернил на стенах мои мысли путаются.

– Как часто вы находите контрабанду? – вопрос раздается прежде, чем я успеваю решить, хочу ли знать ответ.

– К счастью, все меньше и меньше, – говорит он, – барды проводят зачистку каждые несколько месяцев, чтобы забрать наиболее опасные предметы и уничтожить их. Но ты проделала весь этот путь не для того, чтобы обсуждать содержимое моего кабинета, не так ли?

– Нет, сэр, – я качаю головой, заставляя себя сосредоточиться. – Я хочу, чтобы вы передумали закрывать дело моей матери.

– Понимаю, – Данн стискивает пальцы, – то, что случилось с твоей матерью, было трагедией. Но я думаю, все предельно ясно, не так ли?

Я хмурюсь.

– Прошу прощения?

– Такие вещи случаются, Шай.

– Это… такие вещи случаются? – повторяю я изумленно. – Кто-то… – я чуть снова не говорю «убит», но останавливаюсь. – Кто-то хотел смерти моей матери!

Данн бросает на меня испепеляющий взгляд.

– Шай, о чем ты говоришь? Твоя мать погибла во время оползня. Никто не хотел ничего подобного, поверь мне.

Я смотрю на констебля, мой рот открывается и закрывается, а мысли хаотично сталкиваются. Передо мной возникает распухшее лицо Ма, выкрашенное навечно в красный цвет.

– Оползень? – я в растерянности, не знаю, о чем он говорит. – Никакого оползня не было.

– Конечно, был. После дара дождей, принесенного нам благословением бардов, сухая почва на вашем северном пастбище не выдержала. Твоя мать, должно быть, из-за слабости попала под камни у подножия склона.