Джосайя Бэнкрофт - Король отверженных [litres]

Несмотря на словесную взбучку, управляющий не сдавался.

– Ваше величество, я не думаю, что Сфинкс – наш враг, по крайней мере пока. Но он определенно им станет, если мы так поступим.

Леонид протянул руку и – вразрез с напряжением момента – погладил листья пальмы. Он вдруг стал похож на старика, которого не пускают в сад.

– А вы что думаете, генерал? Разве мы нападаем на наших гостей? Неужели мы откажемся от репутации гостеприимных хозяев и гедонистов Башни? Неужели мы испортим союз, который существует уже более ста лет?

– Мы в невыгодном положении, ваше величество, – сказал Эйгенграу, сцепив руки за спиной. – Мы не можем вернуть картину Сфинкса, а это значит, что мы не выиграем от новой технологии, которую он обещал. Однако наши враги, скорее всего, заполучат подарок Сфинкса. Я уверен, что смогу сдержать ходов, что бы они ни замышляли против нас, но я не могу вести войну на два фронта, особенно в таком невыгодном положении. А что, если Сфинкс даст альгезцам более легкие воздушные корабли или более длинные пушки?

– Ладно, ладно, – устало сказал Леонид, хмурясь от принятого решения. – Возьмите корабль. Сегодня вечером. – От этих слов у Байрона заложило уши. Король быстро добавил: – Не убивайте команду, если сможете избежать этого.

– Простите, ваше величество, но это, вероятно, невозможно, – сказал Эйгенграу.

– Мало того что это невозможно, брат, – горячо вмешался принц, – но если мы провалим попытку, если они дадут отпор, нам придется сбить судно. Мы не можем позволить себе ранить хищника и дать ему сбежать. Если мы его не заполучим, то и никто другой…

Байрон не услышал конец записи. Он уже вышел в коридор, и сердце его билось где-то в горле. Он должен предупредить капитана. Он должен добраться до…

Сквозняк коснулся усов на его морде, и дрожь пронзила оленя до самого черепа. Сначала он почувствовал запах свежего воздуха, а потом – нервных людей. Когда солдат в черном завернул за угол корабельного коридора с поднятым пистолетом и вытаращенными глазами, Байрон ощутил знакомую хватку инстинктивного паралича. Даже когда его конечности замерли, даже когда горло сжалось и шея затвердела, он боролся, чтобы не поддаться рефлексу. Он не мог позволить себе столь ужасной паники – только не сейчас! Он должен вытащить оружие. Он должен выстрелить. Он должен предупредить Эдит!

Затем солдат увидел его, увидел оленьи рога, медные чешуйки на костяшках пальцев и черные шары глаз.

– Чудовище!

Крик вывел Байрона из транса. Он не чудовище. У монстров нет ни чувств, ни друзей, ни модных изъянов, ни остроумия. Монстры не могли держать щетку, или подавать чай, или даже сжечь пудинг. Нет, если в коридоре и было чудовище, то уж точно не он.

Байрон поднял пистолет одним плавным движением и выстрелил.

Хрустальное бра в дальнем конце коридора взорвалось от пули, не попавшей в цель.

Неудачный промах, казалось, придал солдату храбрости. Он выпрямил руку и выстрелил в голову оленя.

Ощущение было такое, словно он прикусил дрожащий камертон. Вибрация сотрясла челюсть и побежала вниз по хребту. На мгновение Байрону показалось, что пуля попала в цель, что он убит, но, протянув руку в попытке нащупать кровавую жижу, он обнаружил, что череп цел – а вот правый рог исчез.

Затем второй и третий солдаты неуклюже вошли вслед за первым. Вновь прибывшие уставились на однорогого оленя, а первый разведчик крикнул им, чтобы перестали таращиться и застрелили «этого дьявола».

Байрон хотел бы остаться, перезарядить оружие и объяснить солдату, что тот неправильно подбирает слова, но, даже учитывая его эго, он был в меньшинстве. Инстинкт самосохранения возобладал. Олень повернулся и побежал.

Он не мог вспомнить, когда в последний раз бегал. По правде говоря, он не был до конца уверен, что вообще когда-нибудь мчался на этих ногах. Они оказались гораздо быстрее, чем он предполагал, и вполовину менее шумны, чем могли бы. Это было волнующе – поднимать собственный ветер, видеть, как мимо проносятся двери кают! Если он переживет эту ночь, то, возможно, снова займется бегом. Где-нибудь в спокойном месте. Например, в лесу.

Разведчик крикнул, что вход охраняется, и Эйгенграу повел остальных членов абордажной группы – сорок восемь человек – по трапу на корабль.

Он с удивлением обнаружил, что нижний коридор пуст. Когда люк сам собой распахнулся, генерал решил, что они угодили в ловушку. Вот почему он послал вперед нескольких самых бестолковых людей, чтобы пожертвовать ими, если она захлопнется. Окинув взглядом ярко освещенный, устланный коврами коридор и многочисленные двери кают – его люди уже открыли их и проверили на предмет обитателей, – он начал думать, что открытый люк скорее предвещал капитуляцию, чем ловушку.

И все же ему было не по себе.

Возможно, он чувствовал бы себя более уверенно, если бы не настойчивое утверждение разведчика, что он видел чудовище. В доказательство этого разведчик предъявил сломанный рог лесного зверя – свидетельство того, настаивал солдат, что он ранил зверя.

– А где сейчас этот монстр, рядовой? – спросил Эйгенграу.

– Он побежал в ту сторону. – Рядовой указал на лестничную клетку в конце коридора.

– И ты не преследовал его? – В голосе Эйгенграу слышалось отцовское разочарование.

– Преследовал, сэр. Он побежал на второй этаж. Он заперся в машинном отделении. Я подумал, что мне следует обождать.

– Дурак! Он же может саботировать корабль! Сержант, – сказал Эйгенграу, обращаясь к человеку с большими бакенбардами и ртом, похожим на прорезь для монет. – Идите в машинное отделение. Стреляйте во всех, кто там есть, включая обнаруженного рядовым монстра. Затем спуститесь по орудийной палубе на корму. Убейте любого, с кем столкнетесь. Я отведу вторую половину наших людей к кормовой лестнице и поднимусь на верхнюю палубу. Сегодня мы не берем пленных, но постарайтесь не испортить корабль. Утром вы можете оказаться в составе его экипажа.

Сержант повернулся, чтобы собрать подчиненных, но Эйгенграу окликнул его ради последнего слова:

– А если я застигну хоть кого-то из вас во время отступления – повешу в порту, стервятникам на поживу!

Эдит откинулась на спинку кресла, опережая атаку Хейст. Падая, она увидела, как ярко-рыжие волосы Джорджины взметнулась над головой, словно корона. Выражение ее лица говорило об абсолютной решимости, но в нем не было ни ненависти, ни отвращения. Они были подругами, разделили несколько искренних и хрупких моментов… Но дружба в Башне могла быть только роскошью, праздником, который каждый хотел бы продлить, но он был обречен на неизбежный финал.