Джосайя Бэнкрофт - Король отверженных [litres]

Но, конечно же, Волета не умрет. Она не может. Она должна жить.

Бросив саквояж на стул рядом с кроватью, Охряник открыл его и достал стетоскоп. Он сунул кончики в уши, подул на диафрагму, проверяя прибор, и положил ее на узкую грудь Волеты. Ирен не дышала, пока он прислушивался. Он поднял запястье Волеты, держа его очень аккуратно. Ощупал шею, затем приподнял веки, чтобы рассмотреть глаза.

Завернул стетоскоп.

– Я бы предположил, что она умерла примерно десять минут назад. Может быть, пятнадцать.

Ирен схватила Охряника за руки и оторвала от пола. Она прижала его к своему лицу и попыталась заглянуть в самую глубину тупых, веселых глаз, в тот идиотский, одурманенный разум, какой еще сохранился.

– Ты был мертв. Сфинкс спас тебя. Ты можешь кое-что сделать. Я знаю, что можешь. Делай это, делай сейчас же, или я разорву тебя на такие куски, что даже Сфинкс не соберет тебя заново. – Она сильно встряхнула его, подтверждая свои слова.

– Подожди, ладно, подожди! – Глаза Охряника закатились от тряски, но улыбка все равно сияла. Прижавшись носом к носу Ирен, он сказал: – Я могу спасти ее. Если только ты меня отпустишь.

Как только Ирен отпустила его, он вернулся к своей сумке и достал толстый шприц и алый флакон Сфинкса.

– А зачем он тебе понадобился? – спросил Байрон.

– Назовем это лечением на крайний случай, – сказал Охряник.

Воткнув иглу через колпачок в светящуюся жидкость, он втянул среду в шприц.

– Я позову капитана, – сказал Байрон.

– Нет! – крикнула Ирен.

Сделав шаг по коридору, Байрон остановился и посмотрел на нее круглыми глазами. Она хмуро уставилась в пол, ища в древнем лабиринте ковра ответ, которого там не было. Она подумала о проклятии, которое Эдит однажды упомянула в присутствии Сфинкса: «проклятие непреднамеренных последствий». Затем она подумала о голове высокого мужчины, сминающейся под ее сапогом, о том, как хорошо она захрустела, и о том, как много в Башне голов.

– Ирен, подумай о том, что делаешь, – сказал олень.

Держа полный шприц вертикально, Охряник выпустил воздух, щелкнув по трубке ногтем.

– Знаешь, если бы я хотел ее убить, то немного опоздал с этим.

Они наблюдали, как Охряник делает укол. Ирен вздрогнула, когда игла пронзила шею Волеты, а затем замерла в состоянии угасающей надежды, поскольку ничего не произошло.

Ирен спросила у Красной Руки, нет ли у него еще каких-нибудь адских пузырьков. Он сказал, что есть, конечно. Он приготовился и сделал второй укол Волете, которая лежала на темном покрывале, как призрак.

– И сколько же инъекций ты сделаешь? – спросил Байрон, ломая руки.

– Столько же, сколько получил сам. Столько, сколько потребуется, – ответила Ирен.

После пятого укола они заметили, как изменился цвет лица Волеты. Мочки ушей слегка порозовели, а пурпур вокруг рта посветлел. Впадины глаз, которые, казалось, превратились в глубокие ямы, снова слегка припухли.

Затем она перевела дыхание. Ее спина согнулась, а грудь приподнялась оттого, что в ней снова зародилась жизнь. Ирен оттолкнула Охряника. Она обхватила ладонями лицо Волеты и крикнула девушке, чтобы проснулась. Открыла глаза. Вернулась к ней.

Волета продолжала дышать и покрывалась румянцем жизни, но она не проснулась. Она больше не пошевелилась.

Так началось бдение Ирен.

В ту ночь никто не спал. Пока огни порта догорали сами по себе, экипаж «Авангарда» разложил тела павших солдат перед ступенями удела. Они обращались с ними так осторожно, как только могли, прикрывая бледные лица простынями.

Эдит не знала, что делать с Джорджиной. Она все время вспоминала ее слова о любви удела к красивым трупам. Она не собиралась выставлять Хейст фанатиком – теперь уже ничего не добьешься, запятнав ее имя, – но все же едва ли верила, что удел воздаст блюстительнице по заслугам. Хотя разве она могла похоронить или кремировать Джорджину, не превратив ее ненароком в сокровище? От мысли о том, как грабители могил выкапывают Хейст, чтобы вытряхнуть ее кости из нагрудника, или просеивают пепел, Эдит пришла в ярость. Проблема последнего пристанища Хейст не давала ей покоя всю ночь.

Троица, чьи мозги пронзил шилом Охряник, еще не умерла, хотя была способна только стонать и пускать слюни – и, в общем-то, все. Охряник хотел оставить их себе для того, что он называл «безобидными экспериментами», но Эдит и слышать об этом не желала. Так как безмозглые люди все еще могли ходить самостоятельно, хотя и бесцельной, блуждающей походкой, Эдит выпустила их в железнодорожный туннель. Она не стала задерживаться, чтобы посмотреть, как они оцепенело бредут в свой город. Она не хотела видеть выражения лиц их родных, когда те воссоединятся с блуждающими призраками сыновей, братьев, мужей.

Если Сфинкс надеялся исправить свою репутацию пугала, то Охряник, похоже, твердо решил присвоить этот ярлык себе.

Эдит ненавидела своего пилота так же сильно, как и нуждалась в нем.

Байрон атаковал запекшуюся кровь на полу, стенах и потолке мостика, вооружившись шваброй, ведром и вереницей ругательств, причем все они были направлены на Охряника, который наверняка мог бы устроить более аккуратную бойню. Любая благодарность, которую олень испытывал к пилоту за спасение корабля и всех на борту, исчерпалась к тому времени, когда ему пришлось сменить воду для швабры в десятый раз.

Первое, что сделал Байрон после того, как Охряник ввел среду Волете, – отправил сообщение Сфинксу. Он доложил о нападении, предательстве Хейст и ужасном испытании, которому подверглась девушка, – несмотря на то что почти тридцать шесть часов он ничего не слышал от хозяина. Что-то определенно пошло не так. Впрочем, многое пошло не так. Конечно, было ошибкой посылать с ними Красную Руку, ошибкой оставлять усадьбу такой пустой, ошибкой посещать столь ненавистный порт, пребывающий под властью столь анемичного короля.

Сейчас сдерживать панику помогали только бесконечный беспорядок и решимость Байрона вновь заставить все сверкать.

Когда олень увидел полнейший разгром в капитанской каюте – разбитое стекло, продырявленные картины, брызги масла и крови на ковре, – он в знак протеста бросил швабру и на мгновение задумался о том, чтобы запереться у себя. Но впереди было слишком много работы, и не было времени дуться.

В предрассветные часы Байрон позвал всех на орудийную палубу, чтобы сдвинуть павшего Фердинанда. Ирен прервала дежурство у постели Волеты ровно настолько, чтобы помочь усадить автоматон прямо. Известие о том, что швейцаром Сфинкса управлял старый пес, встревожило и опечалило всех, кроме Охряника. Расчувствовавшийся до слез пилот нашел способ, которым собака соединялась с движителем, очаровательным и сказал, что хотел бы исследовать зверя со всеми дополнениями. Байрон заявил пилоту, что с радостью променял бы десятерых Охряников на одного Фердинанда.