Дженн Лайонс - Погибель королей [litres]

Заклинание, которое я применил в тот момент, было гораздо более грубым, чем первое. У меня не оставалось времени на ритуал, который до последнего обеспечит нам скрытность. Пока я играл на саймиссо, я надеялся, что Док по-прежнему затуманивает сознание Старика с помощью Разрубателя цепей. Ведь если дракон почувствует, что я применил то же заклинание во второй раз – в другой точке острова, – то вся наша афера провалится. Он поймет, что я еще жив.

Я принялся яростно водить смычком по струнам, стремясь создать необходимую дисгармонию и вибрации, чтобы их можно было усилить. Ты же понимаешь, я просто поощрял скалы делать то, что им самим и так хотелось. Скалы хотят разрушиться, стать камнями. Камни хотят превратиться в песок. Если ты думаешь, что земля стала бы этому сопротивляться, то ты ошибаешься.

Все разрушается.

– Проклятье! – воскликнул Тераэт, стоявший рядом со мной. Тьенцо промолчала: она была занята тем, что отгоняла от нас ядовитые газы и раскаленные до кипения камни.

Звук извержения вулкана был настолько громким, что мы не услышали, как сошла лавина. Огромная часть скалы отделилась, отломилась и покатилась в джунгли. Сияющее облако, словно река, которая только что нашла новое русло, повернуло направо и отправилось дальше, уничтожая все на своем пути.

Мы бросились к храму.

Когда Кирин вошел в отгороженный занавесками кабинет в «Бойне», то поймал удивленный взгляд Турвишара де Лора.

– Зря вы его унизили, – сказал Кирин, садясь за стол. – Я рад, что вы его не убили, но не надо было выставлять его дураком.

Еле заметно усмехнувшись, Турвишар ласково посмотрел на Кирина.

– Но ведь он же дурак. Полный дурак. Нет, пойми меня правильно, он, похоже, человек добрый, верный и храбрый, и хороший друг. Но лишь дурак вызывает на поединок на Арене таких, как я, и не готовится к тому, что ему расплавят хребет. – Он взял из ведерка со льдом бутылку вина из Раэнены и налил в бокал голубую жидкость. – Благодари судьбу за то, что я добрый и просто преподал ему наглядный урок.

– Ага, точно. Вам нравятся наглядные уроки? – Кирин вспомнил, как вчера вечером Турвишар стирал с рук чью-то кровь.

Турвишар покрутил в бокале голубую жидкость, а затем снова перевел взгляд на Кирина.

– Да. Полагаю, в других обстоятельствах я бы стал хорошим учителем. Итак, зачем ты пришел сюда?

– Вам хотелось, чтобы все зрители решили, что вы обманули судьбу, но если бы вы могли так сделать, то не проиграли бы вчера вечером. – Кирин помолчал. – Разве что вы с самого начала намеревались проиграть. Я давно поклоняюсь Тадже, но мне никогда еще так не улыбалась удача. Никогда. Вчера я выиграл не потому, что жульничал. Я выиграл потому, что жульничали вы. Вам хотелось устроить поединок – но не с Джаритом.

Турвишар улыбнулся.

– Ты умнее, чем кажешься, малыш.

– А с кем вы рассчитывали сразиться? С Дарзином.

– Если бы я сражался с Дарзином, наш поединок закончился бы совсем иначе, – признал Турвишар. – Дарзина во многом можно упрекнуть, но только не в глупости.

– Почему вы так ненавидите моего отца?

Турвишар прикоснулся рукой к занавеске и немного помолчал.

– Я не испытываю ненависти к твоему отцу. Напротив, я очень высокого мнения о нем. Он ведь, в конце концов, был одним из самых близких друзей моего отца.

– Но вы только что сказали… – Кирин нахмурился. Он знал, что Турвишар ненавидит Дарзина. Он вспомнил угрозы, которыми обменивались эти двое, и ничем не прикрытый гнев. Как он мог смотреть в глаза Кирину и утверждать…

– Мой отец, – повторил Кирин. Здесь была какая-то уловка, игра слов. Отец Турвишара – не Гадрит, а Санд. Его отец . – Погодите. Вы ненавидите Дарзина де Мона?

– Страстно, – ответил Турвишар. – Я оставлю тебя, юный де Мон, а ты поразмысли вот над чем: одна из особенностей Арены заключается в том, что на ней не действует ни один вид прорицания и ясновидения. Если волшебник может перекрыть все выходы для звука – а это весьма несложный трюк, уверяю тебя, – то ни одна сила во вселенной не способна распознать, о чем говорят в пределах Арены. Жаль, что мне не удалось спровоцировать на поединок тебя. Жаль, что ты слишком молод и поэтому не можешь считаться равным мне по силе соперником. Какой интересный разговор мог бы состояться между нами.

Волшебник поставил бокал, положил на стол столько денег, что в «Разорванной вуали» их хватило бы на несколько ночей, и вышел из алькова. Кирин мог лишь смотреть ему вслед с открытым ртом.

Кирин прятался на конюшне. Казалось бы, конюшня – не то место, где можно укрыться от Дарзина, ведь лорд-наследник обожал лошадей. Однако на саму конюшню Дарзин заходил редко. Лошадей чистили и кормили конюхи, а он сам лишь ездил верхом или показывал лошадей гостям. И если Дарзину действительно требовалась лошадь, то Кирин точно знал, что у него в запасе еще несколько часов. Поэтому здесь никто не мог ему помешать, если, конечно, он сам не привлекал к себе внимания – например, играя на Валатэе. А именно этим он сейчас и занимался.

Честно сказать, хорошего места для занятий у него не было. Если он играл в своей комнате, то Верховный лорд жаловался на шум – хотя Кирину казалось, что за пределы комнаты звуки не вылетают и услышать его никто не может. Если он играл где-то еще, то его всегда находил Дарзин – а Дарзину была ненавистна мысль о том, что Кирин будет выступать на новогоднем балу. После поединка Турвишара и Джарита Дарзин хотел, чтобы Кирин затаился – до тех пор, пока главнокомандующий не забудет о его существовании.

Кирин не знал, какого мнения придерживается на этот счет лорд Терин. Но он был уверен, что Терин так бы и не изменил своего отношения к занятиям Кирина, если бы тот не напомнил Терину про арфу и про его обещание. На самом деле юноша прятался именно от Терина.

Из тюков соломы Кирин выстроил крепость, чтобы звуки арфы не были слышны в главном здании конюшни. Каждый припев приводил его в уныние, напоминал о людях, которых он потерял. Он жалел о том, что погибла Морея. Он жалел о том, что погиб Сурдье. У него было столько вопросов – и ни одного ответа, только странный перстень с рубином-печаткой.

Из раздумий Кирина вывело ржание лошади. Он замер. Но это же, в конце концов, конюшня. Здесь есть лошади. И все-таки звук доносился не из стойл, а откуда-то поблизости. Он высунулся из-за тюков соломы и посмотрел сверху, с сеновала, на конюшню.

– А, это ты, Стерва, – улыбнулся он. – Снова сбежала? – Джоратская кобыла-огнекровка, сокровище Дарзина, на которой он, тем не менее, никогда не ездил, посмотрела снизу вверх на Кирина. Она была огромной, сине-серой, с белыми чулками и белыми же хвостом и гривой. Кирину говорили, что для своей породы она обычных размеров, но она казалась слишком огромной, чтобы на ней могли ездить люди. Правда, она никому этого и не позволяла: обычно она убивала каждого, кто пытался сесть на нее верхом. Мотнув гривой, она фыркнула, словно в знак согласия, несколько раз топнула передним копытом и наклонила голову. Кирин улыбнулся. Ему нравилось думать, что так она благодарит его за выступление.