Грег Вайсман - Отверженные [litres]

Защитить себя и угодить к тебе в услужение?! – мысленно закричала в ответ Лилиана…

Сейчас, когда Кайя позволила некромантке подняться на колени (не потрудившись, впрочем, убрать кинжала от ее горла), ирония ситуации стала предельно ясна. Человек-Ворон, пусть ненамеренно, сам того не желая, едва не довел Лилиану до самоубийства: ведь она знала, что он желает спасти ее жизнь только затем, чтоб воспользоваться ею в собственных целях.

– Этой потребуется не только угроза ошейника, – словно бы в пустоту, не обращаясь ни к кому определенному, заметила госпожа Весс. – Затумань-ка ей разум, – велела она.

И вновь Человек-Ворон принялся побуждать Лилиану к действию:

Остерегись, девочка моя, не позволяй проделать над собою такое! Неужели тебе вправду хочется провести жизнь в рабстве у этой женщины?

Но нет, Лилиана и пальцем не шевельнула, когда ей затуманили разум, а после проворно застегнули на горле ошейник. Все что угодно, только бы не попасть в рабство к нему!

«Спасена. Теперь я от него спасена…»

Лишь после этого госпожа Весс заметила в руке новой служанки Камень Души и алчно облизнула губы.

– Подай это сюда, – приказала она.

Послушная, словно автомат, Лилиана отдала ей камень. Хозяйка с жадностью схватила его, и в тот же миг облик темноволосой красавицы, образ, до мелочей совпадавший с изображением на переплете книги в другой руке госпожи Весс, исчез, как не бывало. На ее месте сидела старуха с сальными, неопрятными седыми локонами.

Гости хором ахнули, ну а старуха (которая, однако ж, значительно уступала в истинном возрасте истинной Лилиане) швырнула овальный самоцвет на пол и тут же обрела прежнюю внешность. Испуг ее оказался недолог.

– Остерегайтесь, друзья мои, – сказала она, указывая на Камень Души, откатившийся в сторону и остановившийся невдалеке, в нескольких футах. – Не прикасайтесь к этой проклятой вещи. Она создает иллюзию величайшего из наших страхов. Неловко мне об этом говорить, но мой вам теперь известен. Да, я остаюсь прекрасной и юной уже который век, а все ужасаюсь течению дней. Охотно признаюсь: напрасно, ведь мне-то время нипочем. Но вот поди ж ты… даже у Лилианы Весс имеются мелкие слабости. Эй, ты, там, – она ткнула пальцем в сторону старого слуги в ошейнике, – возьми салфетку, оберни это и подними.

Седобородый слуга со страхом повиновался, однако поднял обернутый салфеткой самоцвет, почти не замешкавшись, а когда с ним ничего не произошло, испустил облегченный вздох. Его госпожа, поджав губы, кивнула.

– Да, хоть и впечатляет, а по сути-то пустячок: простая салфетка – и все насмарку. Но, может быть, когда-нибудь пригодится.

В гостиную вошел еще один из слуг.

– Ужин подан, госпожа, – объявил он.

– Превосходно, – откликнулась госпожа Весс, окончательно пришедшая в себя. – Леди, джентльмены, прошу вас.

С этим она указала на двери в обеденный зал, и собравшиеся один за другим потянулись внутрь.

Все, кроме одной-единственной гостьи – юной девушки-кора в элегантном платье алого бархата. В то время как все отправились к столу, она задержалась в гостиной. Хозяйка с неприязненной улыбкой воззрилась на нее, и гостья ответила ей тем же самым.

Повернувшись к седобородому слуге, госпожа Весс кивнула на обернутый салфеткой Камень Души.

– Отнеси это в обеденный зал. Стой подле моего кресла и жди меня.

– Слушаюсь, госпожа.

– Полагаю, мне нет нужды напоминать о том, что с тобой станется, если ты эту вещь невзначай обронишь.

– Нет, госпожа.

– Хорошо. Можешь идти. Пошевеливайся.

Старик поспешил удалиться, и рядом с его госпожой осталась лишь пара зомби, коленопреклоненная, не властная над собой Лилиана да Алый Бархат, чье платье великолепно оттеняло бледную голубизну кожи.

– А знаешь ли, дражайшая Лилиана, – зашептала эта последняя, придвинувшись к хозяйке поближе, – твой страх перед старостью мне знаком.

– Но ведь сама ты так молода, дитя мое. Просто не верится, что этакий страх может быть ведом девице столь юных лет.

– Возможно, не сам страх… но образ этого страха – старуха, в которую ты превратилась на краткий миг.

– Увы, дорогая девочка, не понимаю.

– Она напомнила мне одну послушницу из Кабала. Ту, с которой мне как-то довелось поработать. Нам выпала честь составлять реестр волшебных предметов из сокровищницы ныне покойного Бельзенлока.

– Так этим занималась ты?

– Мы. Та послушница и я. Она была много старше меня годами, но я, доверенная жрица ордена, намного превосходила ее – довольно мелкую, надо заметить, сошку – в положении. И – вот странное дело: среди переписанных нами артефактов имелась некая лампа.

– Лампа?

– Да, старая масляная лампа. За которую никто не дал бы и ломаного гроша, если бы ее крышкой не служил крупный сапфир, весьма похожий на тот, что ты носишь на шее.

– Как интересно!

– Разумеется, этот много прекраснее. Но, может статься, лишь потому, что отражает твою красоту. Во всем же остальном – точная копия.

– А какую же особую магию таила в себе сама лампа?

– Этого мы так и не выяснили. В то время через наши столы прошло столько вещей, что нам едва доставало времени внести их в реестр. По плану послушница должна была вникнуть в их природу позднее. Но несколько недель тому назад она бросила службу, и с тех пор я ее, кажется, даже не видела. Ну а потом Бельзенлок, как известно, пал, начался сущий хаос… Многое из переписанного было утрачено, и трудно сказать, что пропало до этого, а что затерялось после. Но, к счастью, реестр мне удалось сохранить. Он, видишь ли, у меня. Надежно спрятан.

– Известно ли об этом спрятанном реестре кому-то еще?

– Нет, только мне самой. Я позаботилась, чтобы никто, кроме меня, не смог извлечь его из тайника и довести до сведения любого, у кого может возникнуть к нему интерес… какого бы то ни было рода.

– Весьма разумный и дальновидный ход. Совсем не похожий на тот, который ты совершила сейчас.

– Прошу прощения?

Взгляд госпожи Весс сделался холодным, как лед.

– Лиши-ка ее рта, – зло, резко шепнула она.

Сапфир вспыхнул синим огоньком, и в тот же миг Алый Бархат обнаружила, что больше не может вымолвить ни слова. Объятая паникой, девушка замычала, заклокотала горлом, но преодолеть преграду гладкой, ровной голубой кожи, возникшей на месте губ, и вырваться наружу не удалось ни единому звуку. Ну а глухого мычания да сдавленных криков не мог расслышать никто, кроме двух иллюзорных зомби да утратившей ясность ума истинной Лилианы, взиравшей на происходящее без всякого интереса.

«Не мне судить… Не мне судить о делах своей госпожи…»

– Ты просчиталась, дорогуша, – сказала фальшивая Лилиана. – Если реестра, кроме тебя, никому не достать, избавившись от тебя, я разом избавлюсь от всех тревог о том, что он может… всплыть. По крайней мере, от всех оправданных тревог.