Владимир Матвеев - Своя-чужая война [litres]

На следующее утро, еще до восхода Хассаша, Атей Призрак уводил на запад в очередной раз увеличившееся войско, оставив наводить окончательный порядок в Карпейне свою вторую жену – Ирену Светлую. А провожали его не только жители города, что шептали охранительные молитвы вслед воинам. Им в спину смотрели мертвые, пока еще не выклеванные стервятниками глаза вздёрнутых на зубцах городской стены мятежных высокородных.

Слова князя Сайшат никогда не расходились с делами. Его суд был более чем скорым. И, по мнению большинства жителей Карпейна, очень даже справедливым.

На запад от Карпейна

– Да, не трясись ты, малой, – подбодрил своего соседа по строю бывалый ветеран, толкнув того плечом. – Умирать не страшно.

– Будто ты умирал уже, дядька Лабус, – на бледном лице молодого воина появилась слабая улыбка.

– Не умирал, Хтыня, – покачал тот головой. – Только вот я тебе что скажу. Пока мы живы – смерти нет, а когда умрем – нам будет уже все равно, какая она, – и себе под нос добавил: – Главное, чтоб не мучиться, чтоб сразу.

– Что ты сказал дядька?

– Ничего, малец, – ободряюще улыбнулся тот. – А гляди, и как всыплем рузейцам – вернёшься домой, все девки твои будут. Кто ж упустит такого геройского парня, что стоял на поле Последней Надежды.

– На каком поле?

– Воины прозвали это поле, – стал пояснять ветеран своему более молодому товарищу, – полем Последней Надежды. Здесь и сегодня решится все, малыш, – уже более серьезно проговорил он. – Ты, главное, стой крепче, наша сила в слитности строя. Покажешь врагу спину – умрешь сразу, это к гадалке не ходи. А вот будешь стоять – есть все шансы внуков на руках подержать, а то и правнуков.

– Рузейцы, рузейцы выходят, – раздались голоса самых востроглазых.

С самого утра небо было затянуто непроницаемой хмарью. Дождя еще не было, но судя по свинцовому цвету туч, они вот-вот готовы были порваться под тяжестью воды, что скопилась в них.

Те даргасские командиры, что остались верными данному однажды слову оберегать эти земли, вывели своих воинов на последнюю битву. Они понимали – все должно решиться здесь и сегодня. Пятнадцать тысяч бойцов, из которых едва треть была обученными ветеранами, а остальные всего лишь вчерашними ополченцами, – это все, что осталось от когда-то сильного и боеспособного войска Королевства Даргас.

И вот сейчас на противоположной стороне огромного поля, ограниченного с одной стороны небольшой речушкой, а с другой – молодой рощицей, выстраивалось против них объединенное войско рузейцев и иставцев. Почти сорок тысяч бойцов. Сорок тысяч мечей, носители которых уже видят себя в столице Даргаса, где их ждет великолепная добыча, вино, женщины и слава. На то она и столица.

Первыми на поле появились всадники. Закованные в железо, они не спеша выезжали на своих облаченных в доспехи лошадях вперед, где начинали формироваться в смертоносный всесокрушающий клин, что в скором времени будет готов, как горячий нож масло, разрезать и раскидывать боевые порядки противника. Нанизывать их на острые копья, втаптывать подкованными копытами тяжелых коней в холодную землю и снимать головы мечами.

За кованой конницей ровными коробками организованно выходили на свои позиции и замирали в ожидании команд пешцы. Они знали, что у даргасцев уже нет конных рыцарей, поэтому чувствовали себя уверенно и спокойно, считая, что им останется после прохода конного клина только собрать трофеи. Ну, и добить тех, что будут изломанными куклами лежать перед ними. Из милосердия, так сказать.

Едва войско выстроилось в боевые порядки, центр этого построения вдруг раздался в стороны. По освобожденному широкому проходу стало выходить еще одно подразделение, обращая на себя внимание в первую очередь какими-то неживыми механическими движениями каждого отдельного его бойца. Кроме того, сами бойцы были словно оловянные солдатики, которых совсем недавно вытряхнули из коробки ребенка богатых родителей, где он хранит свои игрушки, а потом оживили. Фигуры, жесты, вооружение и форма были абсолютно одинаковы.

Огибая клин кованой конницы, они стали выстраиваться перед ним в три шеренги. Лиц не было видно за опущенными забралами, но едва они начали перекидывать из-за спин луки, всем стало понятно – пожаловали альвы. Поправив тулы так, чтобы можно было извлекать из них оперенных убийц максимально быстро и удобно, они замерли безмолвными статуями в ожидании команды. Лишь легкий ветерок, продолжая трепать полы их длинных плащей, позволял думать, что они все же живые разумные, а не каменные истуканы.

– О боги, – сказал кто-то в строю даргасцев. – Опять эти создания. Нам конец.

И столько в этой фразе было обреченности и безнадежности, что казалось произнесший ее сейчас выхватит из ножен кинжал и вонзит его себе в сердце или полоснет лезвием по горлу, чтобы не изводить себя мучениями в ожидании неминуемой смерти. Но на самом деле так только казалось. В этот утренний час, на этом поле, в этом строю остались лишь те, кто давно мысленно попрощался и со своими родными, и со своей жизнью. Они уже считали себя мертвецами, пусть сердца их и продолжали биться, гоня по венам кровь. Осталась самая малость – как можно больше врагов забрать с собой на перерождение.

Поэтому никто не ответил на этот возглас. И никто не сдвинулся со своего места. Лишь покрепче бойцы сжали древки копий, рукояти мечей, топоров и секир да поудобнее перехватили тяжелые щиты.

Дууу-дум, дууу-дум, дууу-дум – глухие ритмичные удары разорвали установившуюся на краткий миг тишину.

– Что это, дядька Лабус? – вздрогнул молодой вой.

Несмотря на переполнявший его душу ужас возможной скорой гибели, парень ничем не выдал, как ему на самом деле страшно и, главное, жалко прощаться в столь юном возрасте с этим, пусть и довольно жестоким, но все же прекрасным миром. Ну а то, что по щеке катится одинокая слеза, а сам он до этого беззвучно шептал слова молитвы, чтобы боги были к нему благосклонны в скором времени, – так ветер прямо в лицо. А к богам всегда надо с вежеством.

– Да вроде как барабаны Хтыня, – прислушиваясь, сдвинул на бок шлем ветеран, выставляя наружу изуродованное когда-то давно в одном из боев ухо. – Причем урукхайские.

– Помощь? – с надеждой в голосе пытался заглянуть в глаза товарищу юный воин.

– Непонятно, – возвращая на место шлем, пожал тот плечами. – То ли помощь, то ли нас уже давно в колечко взяли. Наше дело стоять, а командиры все выяснят.

Строй зашумел и заволновался. Подобные вопросы интересовали не только Лабуса и его молодого боевого товарища, а командиры с ответами, как назло, не спешили. Воины крутили головами, переспрашивали друг друга, не видел ли кто чего, но все их попытки были тщетны. Со своих мест они не могли видеть, что творится в тылу, а покинуть ряд им даже в голову не приходило – дисциплина. А еще через мгновение с левого фланга вынесло три десятка всадников. Пригнувшись к шеям своих коней, они словно ветер пронеслись вдоль всего строя. Развернулись у правого фланга и так же стремительно поскакали в обратную сторону.