Глен Кук - Крепость во тьме [книги 1, 2, 9] [сборник litres с оптимизированными иллюстрациями]

Она уже чувствовала себя лучше, но страх никуда не делся.

– Прекрасный сын, – сказала старуха, улыбаясь беззубым ртом. – Прекрасный сын. Могу сказать, юная госпожа, что он станет великим. Судьба в его руках. – Она подняла повыше красное морщинистое орущее существо. – И он родился в рубашке. Лишь настоящие избранные рождаются такими. О да, ты стала матерью могущественного человека.

Нариман улыбнулась, хотя не слышала даже десятой доли ее слов. Она думала лишь о том, что схватки закончились и боль отступила. Ее охватывали невероятно теплые чувства к ребенку, но не было сил их выразить.

В палатку заглянул Моуфик:

– Садра, все в порядке?

Лицо его побелело. Словно в тумане, Нариман поняла, что он тоже боялся.

– Оба отлично себя чувствуют. У аль-Джахеза родился крестник, которым он может гордиться. – Она повторила предсказание.

– Лучше не говори ему об этом, Садра. Это смахивает на суеверие, а он очень строг ко всему, что связано с религией.

– Решения любых людей, как простых, так и избранных, не могут изменить естественного порядка вещей. Предзнаменование есть предзнаменование.

– Возможно, возможно. Может, отдашь ей ребенка?

– Да, конечно. Когда-нибудь я буду гордиться тем, что держала его на руках.

Она опустила младенца к груди Нариман. Тот взял сосок, но не слишком охотно.

– Не беспокойся, юная госпожа. Скоро он будет сосать от всей души.

– Спасибо, Садра, – сказал Моуфик. – Аль-Джахез сделал хороший выбор. Я в долгу перед вами обоими.

– Это большая честь для меня, господин. – Она вышла из шатра.

– Каков малыш, а, Лисичка? Он стал Молотом Господним еще до того, как сделал первый вдох.

Нариман уставилась на него. Он не просто устал, но и был чем-то обеспокоен.

– Всадник?

– Он тут, недалеко.

– Я так и думала. Я его чувствовала.

– Я пытался его выследить, но он меня избегал. Я не осмелился заходить далеко.

– Может быть, завтра…

«Тебе никогда его не поймать, – засыпая, думала она. – Он обманет тебя с помощью Силы. Ни одному воину его не поймать. Лишь время или хитрость может его убить».

Она заснула. Ей снился всадник и чувства, которые охватили ее с ним в третий раз.

Подобное снилось ей часто. Это было единственным, что она скрыла от Моуфика. Он бы ее не понял. Она не понимала сама себя.

Возможно, в душе она все-таки была шлюхой.

Нариман назвала ребенка Миср Сайед бин Хаммад аль-Мубураки, что означало «Миср Сайед, сын пустыни, из племени аль-мубурак». Слово «Хаммад» могло означать также мужское имя, и оно стало именем ее несуществующего мужа. Однако дед Мисра называл его Тоуфик эль-Масири, или Верблюжьи Ноги, по причинам, казавшимся забавными лишь ему одному.

Миср быстро рос и учился и отличался удивительным здоровьем. У него редко бывали колики или боли, даже когда резались зубы. Большую часть времени он был весел и счастлив и всегда удостаивался крепких объятий от деда. Нариман постоянно удивляло, что она может настолько любить одного человека.

– Как могут женщины любить больше одного ребенка? – спросила она.

Моуфик пожал плечами:

– Для меня это тайна. Я был у матери единственным. Как и ты у твоей.

Первые два года прошли словно идиллия. Ребенок и козы отнимали слишком много времени, чтобы беспокоиться о чем-либо еще. Однако на третий год Моуфик помрачнел. Его душа уже не лежала к забавам с Мисром. Однажды Нариман увидела, как он точит боевой меч, глядя на холмы. Потом она поняла: он ждал всадника.

Мысль об этом пробудила в ней прежние фантазии. Ей страстно хотелось встречи с шагуном. Она держала левую руку над огнем, пока боль не выжгла желание.

Вскоре после того, как Мисру исполнилось три года, Моуфик сказал:

– Я собираюсь встретиться с аль-Джахезом. Пора тебе стать вдовой Хаммада.

– Будет ли там безопаснее? Не заявится ли шагун, как в прошлый раз?

– Аль-Джахез считает, что нет. Он полагает, что жрецы его прогонят.

Нариман подошла к пологу шатра и окинула взглядом недружелюбные холмы.

– Иди к нему. Я боюсь возвращаться туда, где люди могут покрыть меня позором, но еще больше я боюсь шагуна.

– Я надеялся, что ты так скажешь.

Она слегка успокоилась. Ночь прошла без происшествий. Моуфик должен был вернуться к полудню. Если чем-нибудь себя занять…

Был почти полдень, когда Миср крикнул:

– Мама, дедушка едет!

Вздохнув, она отложила дела и вышла ему навстречу:

– О нет. Да сохранит нас Каркур…

Вряд ли стоило винить Мисра за ошибку. Он редко видел кого-либо верхом, кроме Моуфика.

Шагун был далеко внизу в долине и двигался в их сторону. Он казался крупнее, чем был, словно далекий город, видимый сквозь дымку на горизонте. Он ехал не спеша, и скачущий конь словно гипнотизировал Нариман. Казалось, он нисколько к ней не приближался.

– Иди в шатер, Миср.

– Мама?

– Иди. И не выходи, пока я не скажу. Что бы ни случилось.

– Мама, что такое?

– Миср! Иди.

– Мама, ты меня пугаешь.

Она яростно посмотрела на него, и он нырнул внутрь.

– И закрой вход.

Она повернулась. Всадник выглядел вдвое крупнее обычного, но, казалось, нисколько не приблизился, хотя и ничуть не замедлился. Она почувствовала нарастающую боль в сердце и вместе с ней – жар в чреслах. Она знала, что всадник овладеет ею, и греховная часть души страстно призывала его к себе.

Он подъехал ближе. Она подумала о том, чтобы бежать в холмы, но – смысл? Он все равно бы ее догнал. А Миср остался бы один.

Схватив охотничий лук Моуфика, она послала стрелу в сторону всадника, но промахнулась.

Она хорошо владела луком – лучше, чем отец, которого постоянно удивляло, что женщина может в чем-то превосходить мужчину. Промахнуться она не могла. Она послала вторую и третью стрелу.

Обе прошли мимо. Четвертая воткнулась в его джеллабу, но лишь потому, что он был уже близко. Пятой не последовало. Она взглянула в его глаза.

Лук выпал из руки. Всадник спешился и направился к ней.

Из последующего часа она запомнила лишь одно мгновение. Миср вышел из шатра, увидел насилующего ее всадника, подбежал и укусил его в зад. Это воспоминание осталось с ней навсегда, вызывая смесь изумления и боли.

Потом он посмотрел ей в глаза, и она провалилась в сон, подчиняясь его воле.

Ее разбудили полные ярости и ненависти ругательства. Ей не хотелось открывать глаза.

Она вспомнила неумолимое приближение человека в черном, поднимавшегося из долины по прямой, словно стрела времени, линии. Она вспомнила его прикосновение, ее лихорадочный отклик. Почувствовав тепло солнечных лучей на обнаженной коже, она вскочила и завернулась в брошенную одежду.

Моуфик рубил топором упавшее дерево, продолжая ругаться. Он проклинал как Каркура, так и Господа Ученика. Наконец, выбившись из сил, он уселся на ствол дерева и заплакал. Нариман подошла к нему, желая утешить: