Максим Ельцов - Интриги дядюшки Йивентрия [litres]

– Не буду я тебя развязывать, – просто ответила Сьомирина, ничуть не удивившись виртонхлейновскому поведению.

– Ты чудовище! Ты убило мою Сьомирину! Сделало из нее чучело, марионетку! Я все вспомнил.

– Ого, ты меня уже своей назначил. Типичное мужское поведение. Но не это главное. Главное то, что у тебя опять приступ горячки. Доктор предупреждал об этом. Спи.

– Бежать! – дико захрипел Йозефик.

Сьомирина подошла и положила ладони ему на лицо. Стало прохладно и тихо.

– Послушай меня внимательно, – тихо начала она. – Ты нанюхался на полях удобрений, а потом напился из Красной Жилки. В этот ручей со всего города сливают отходы самогонщики. Ты прополз по одному из стоков канализации, в который попадают ненужные остатки браги. Она клубничная, брага-то. Это были не крысиные головы, а ягоды клубники. И Йойк наш жив. Его в больницу нельзя было принести. Когда ты на Рожеду напал, его дети утащили с собой, думали, ты его сожрешь. И их сожрешь. Понял? Тебе. Все. При-ме-ре-щи-лось!

– Лось? – удивленно, но уже спокойно спросил Йозефик.

– Свинота скорее, – устало ответила девушка и села в кресло.

– Сьомирина?

Молчание.

– Сьомирина?

Еще одно молчание.

– Ну, Сьомири-и-и-ина.

– Ну чего тебе?

– А я поправлюсь? Или так и буду в свои кошмары возвращаться?

– Должен. Иначе зачем ты мне такой припадочный нужен?

– И то верно.

– Нам придется задержаться здесь. Пока ты хорошенько не проветришься. Спи.

– Сьомирина?

Снова молчание.

– Сьо…

– Что?!

– А где Йойк?

– Не веришь?

Молчание.

– Обидно, что не веришь, но что ж взять с больного человека.

Сьомирина подошла к окну, тихонько свистнула и поцокала языком. Послышался шум листвы и треск веток. На подоконник глухо грохнулся Йойк. Вид у него был даже более чем не обглоданный. Йозефик радостно заулыбался, а вот белка смотрела на него достаточно равнодушно.

– Он меня не узнает уже?

– Он, в отличие от тебя, был с тобой все это время. Я его тайком сюда запускала. Ты не подумал об этом?

– С какой стороны мне об этом следует подумать?

– Да с той, что те, кому ты дорог, были рядом с тобой, когда ты по своей глупости прятался от их общества в стране грез, – печально произнесла девушка. – Спи.

– Дорог, – прошептал Йозефик и скоропостижно уснул.

В Бруже Йозефик вир Тонхлейн, Сьомирина Похлада и Йойк провели первые в своих жизнях настоящие каникулы. Заботы отошли даже не на второй или третий план, их вообще будто под ковер замели. Первые дни были несколько подпорчены повторявшимися у Йозефика приступами ложных воспоминаний, но зато последовавшие за эти две недели были действительно изумительными. Им были рады в каждом доме, в каждом заведении и в каждом закоулке Бружа. Они даже стали частью культурной жизни города: оргкомитет принял решение внести в сценарий праздника злодея, он ведь вносил в действо хоть какой-то элемент непредсказуемости. У Йозефика уши горели как маковый цвет якобы от стыда, но на самом деле это была тайная внутренняя гордость. Сьомирина выменяла на свой картофельный мешок, который удостоился места в музее Клубничных Цветов, старенький «Шварк». Аппарат был так себе. Он делал замыленные бледные снимки нелепой восьмигранной формы, но девушка была счастлива. Всех достопримечательностей она заснять не смогла, но и без этого получилась солидная стопка жестких трескучих карточек. Йойк неустанно вносил разнообразие в генофонд беличьего населения окрестных лесов и тайком поедал загрызенного в чаще оленя.

Про машину они вспомнили за несколько дней до предполагаемого отъезда. На и под ней устроили лежбище местные бродячие собаки. Днем они прятались под ее огромным днищем, а к вечеру выползали погреться на еще теплом капоте. Жувлуш старший попробовал отпугнуть их выстрелом из дробовика, но хитрые твари знали, что в их мохнатые бока никто стрелять не собирается, и только лениво зевали, вопросительно глядя на фермера. Он показал им кукиш и ушел. Потом пришел Йойк. Псины видели, что тот сделал с оленем, и, сохраняя достоинство, ретировались.

В день отъезда на проводы собрался весь город. Несли горы подарков. От пожеланий звенели стекла. Собирались устроить салют, но Йозефик слезно взмолился не повторять тот небесный кошмар. Подарков было слишком много, поэтому за дело вновь взялся оргкомитет, председателем которого теперь был старший из сыновей Жувлуша Церет. Сначала из подобных подарков выбрали лучшие и только потом предоставили их на выбор отъезжающих. К счастью, разнообразие собой не блистало: ящик клубничного вина, разнообразные клубничные консервы (чудесным образом даже мясные) и клубничный вжиг для двигателей. Вжиг обычно заливали в бак застрявшим тракторам, увязшим грузовикам или слишком долго ржавевшей без дела технике. От этой ярко-алой жидкости машины буквально зверели и выдавали фортели, о которых их конструкторы даже не мечтали. Йозефику строго-настрого запретили пить вжиг .

Когда Йозефик пожал последнюю мозолистую руку, Сьомирина выскользнула из пухлых розовощеких объятий, а Йойка перестали тискать дети, вроде бы пришло время сесть и с легкой грустью уехать из единственного нормального города в Бурнском лесу, что зовется Бруж-ж-ж. Но не судьба. На краю поля показался столб пыли, который поднимала колонна машин. Три черные, похожие на жуков машины и за ними огромный лесовоз, изрыгавший снопы искр больше из-под капота, чем из выхлопной трубы.

– Вы вот что. Вы валите, – серьезно сказал господин Молрух. – Не ездют тут такие в наших краях за просто так. Не знаем мы, по сути, что вы за кустики и что за усики вас связывают, но вот эту падаль мы задержим.

– Может… – начали одновременно Йозефик и Сьомирина.

– Валите. И это, спасибо за карнавал.

Дорога ползла лентой мягкой пыли между каменистыми холмами. Из-за покрывающего их густым ковром невероятно высокого вереска они казались чудовищными пирожными с торчащими из них редкими ценниками корявеньких сосен. На небе не было ни облачка. Побелевшее солнце заливало все звенящими лучами. Не колеблемый ни малейшим дуновением ветра пряный вересковый дух откладывался в этих холмах веками, и его новые слои давили на предыдущие, делая их практически видимыми.

Через кисель верескового запаха протискивался нежно-бежевый «Клоперблох-Ажимо». Пыль покрывала машину полностью, не считая двух провалов в ничто, продранных дворниками в лобовом стекле. Шины в полной тишине кувыркались по дороге. Только попадая в выбоину, они издавали тихое «пуфф!» и поднимали облачко пыли.

– Может, мы быстрее поедем? Это же невыносимо – так плестись! Не знаю, как ты, но я уже начинаю задумываться о смысле жизни, а тут уже и до самоубийства недалеко. Давай хоть этот верещатник проскочим, а? У меня от одного его вида ноги устают, не знаю почему. Там дальше, по идее, уже солончаки начинаются. Сьом долетает, морем пахнет… Ты меня вообще слушаешь?