Эван Уинтер - Ярость драконов [litres]

Джавьед опустился на колени, уперся трясущимися руками в землю.

– Наша настоящая война – с Отсевом. – Джавьеда тошнило. – Только Придворные Вельможи и старые королевы это забыли. Теперь же у нас новая королева, и новым предводителям пора вспомнить о том, что действительно важно.

Тау был в бешенстве. Джавьед обратил его победу в ничью, и это его распаляло.

– Вы думаете, королева-дитя, та самая, которая не сделала ничего, когда вас вышвырнули из Совета Стражи, вдруг избавится от нынешних Придворных Вельмож? Думаете, она сделает это только ради того, чтобы сдаться хедени, потому что наши настоящие враги – это сказочные чудовища?

Тау повернулся к Джавьеду спиной и сплюнул на землю.

– Я скорблю и не найду покоя, пока Вельможи, убившие моего отца, еще живы. Как могут омехи или хедени пойти на то, на что не могу пойти я? Когда наша история насчитывает почти две сотни циклов убийств? Вы просите слишком многого, и теперь я понимаю, почему Придворные вас выгнали!

– Придворные Вельможи Совета Стражи не видят ничего, кроме войны и той жизни, которую они построили на ней. Королева другая, она сильна в своей вере. Богиня послала нас сюда не за тем, чтобы мы умерли от костяных копий и топоров людей, которые не являются нашими настоящими врагами.

Тау усмехнулся.

– Королева не могла отменить моей отставки. Она только вступила на трон, но я предан ей, как она предана Богине. Я говорю тебе это, потому что ты можешь стать частью нового мира. Тау, старые Придворные сбились с пути, и омехи вместе с ними, но их время подходит к концу.

– Старые Придворные? Новый мир? – проговорил Тау. – Вы говорите даже не о революции. Вы просто хотите сменить одного хозяина другим. – От всего этого его тошнило. Он поднял мечи и двинулся прочь, держась за ушибленный бок и оставив умквондиси стоять на коленях.

– Тау, – крикнул Джавьед ему вслед. – Поработай с жертвенными выпадами. Даже если твой противник не победит, ты можешь проиграть.

Тау его не слушал. Он думал о том Джавьеде, которого видел в первый день обучения. Том Джавьеде, который говорил Чешую Меньших, что между людьми есть различия, но сходства гораздо больше.

Две руки, две ноги, одно сердце, одна голова. У Вельмож с Меньшими было больше общего, чем разного. Их отличий от Тау было меньше, чем похожих черт, и если кто-то говорил, что это не так, это была ложь.

Пределы возможностей Тау определялись не его происхождением или природой, но его устремленностью и степенью вложенных усилий. Вот во что Тау верил, и это он собирался доказать. Он собирался сделать так, чтобы это увидели все.

В день после боя с Джавьедом, и на следующий, и на другой после него Тау спал не более трех промежутков за ночь. Он отдал свою жизнь, словно принес ее в жертву. И все же, когда луна прошла свой цикл, ему запретили участвовать в следующем бою.

Тау возмутился этим решением, потребовал разговора с Джавьедом, который даже не явился, чтобы сообщить ему лично. Аквондисе Анан выдержал гнев Тау стоически, говоря лишь, что не в силах изменить приказ. Весть о дуэли достигла умквондиси цитадели, и хотя Келлан Окар отказался требовать правосудия, Джавьед полагал, что для Тау лучше будет оставаться вне досягаемости.

Пока Чешуй готовился к отходу, Тау отправился к Джавьеду, чтобы выяснить все у него. Тау встретили люди из Чешуя Нджере. Они вели себя вежливо и настаивали, чтобы Тау остался в казарме.

Братья Тау по оружию вернулись на следующий день перед рассветом. Бой прошел почти на равных, но они уступили. Тау, опрокинув свою койку, кричал Хадиту в лицо – тот, стоя в тени угрюмого Удуака, был подготовлен Ананом и молча смирился с гневом Тау.

В тот день, и в следующий, и после него Тау бил и колотил своих братьев по оружию так, будто от этого они станут сильнее или ему самому станет спокойнее. Недостаток сна, перенапряжение и чрезмерная нагрузка сказывались на нем, и как-то ночью Тау проснулся в ознобе. Он поплелся во двор и промаялся там до утренней пробежки, после чего рухнул без сил. Никто не мог заставить его встать, пока не пришел Джавьед.

Тау, вне себя, угрожал своему умквондиси боем. Требовал закончить то, что начато. Джавьед и Анан кое-как затащили его в лазарет, где он два дня метался в лихорадке.

На третий день к нему пришел Джавьед. Он спросил Тау, планирует ли тот убивать себя дальше. Лихорадка уже спала, но Тау говорил так, будто еще оставался в ее власти. Сказал Джавьеду, что ему нужно больше времени, что дни были слишком коротки, а ему еще нужно сделать так много.

– Каждой женщине, мужчине и ребенку, Меньшему и Вельможе, дается равное количество времени каждый день, и не больше того, – ответил Джавьед.

Следующим утром Тау пришел на двор первым и ушел последним. Он избил льняной манекен так, что его помятый шлем теперь вертелся на тонкой голове. В тренировочных боях он не знал устали и, даже ослабленный после лихорадки, изматывал себя сильнее, чем любой другой в их Чешуе.

Когда его братья по оружию уходили со двора, он вел мнимые бои сам с собой, повторяя все, что было за день. Затем, когда усталость становилась неодолимой, садился во дворе, закрывал глаза и мысленно воспроизводил каждый бой, мысленно поправляя ошибки, которые допустил в работе с мечом. Но и этого ему было мало.

Теория Джавьеда состояла в том, что тренировки должны были превратить полукровок в боевой эквивалент Малых Вельмож, но не Меньших в Вельмож. Тем не менее Тау не находил в методах Джавьеда недостатков. Они приносили превосходные результаты, и эти результаты не зависели от происхождения.

Главный способ улучшить навыки владения мечом состоит в том, чтобы приложить больше усилий на занятиях. Чем больше усилий, тем быстрее боец улучшит свои навыки. В этом Джавьед был прав, и Тау старался как мог. Он отдавал все силы, что имел, но все равно не мог уравнять три цикла цитадели с одним в Исиколо.

Времени, которое оставалось до конца обучения Тау, могло не хватить, чтобы достаточно подготовиться и превзойти умениями природные преимущества подготовленного Великого Вельможи. Такой, как Келлан Окар, все равно будет лучше.

Тау бросил мечи на землю и завопил во тьму ночи, испугав стражника на верхушке ближайшей стены Исиколо. Упал на колени, сел в молитвенную позу, но ему было нечего сказать Ананти.

А что было говорить Богине, которая позволила убить его отца и сделала Тау Меньшим, так что о справедливости ему оставалось только мечтать? Как ему было относиться к создательнице, давшей ему волю, но не давшей путь?