Николай Грошев - Пламя войны [СИ]

— Чего слыхал? — Лениво зевая, поинтересовался Шксин.

— Кехеш рабов брать разрешил.

— Слыхал. — Парень снова зевнул и рукой махнул. — Ну их. Мы и так справимся.

— А я вот не знаю. Мне отец говорил, что кехеш держал у себя пару, когда в старом селе жил.

— Шоб кехеш над людьми-то измывался? — Шксин рассмеялся и снова рукой махнул. — Да брось ты сказки рассказывать. Видел же, что они в городах творили. Кехеш не стал бы…

— Хочешь сказать отец Нсхега лжец? — Вдруг помрачнев, с угрозой в голосе, сказал парень.

— Нет-нет, Нсхег, успокойся, я не то хотел сказать. Просто…

— Не пытал их кехеш. — Проворчал парень. — В обще их как богачей даже одевал.

— Да как такое может быть? Если их не пытать, они ж убегут.

— Не убегут. — Отрицательно замотал головой Нсхег. — Если хорошо относиться то будут работать. — Шксин нахмурился, головой покачал опять. — Отец говорит, он с ними очень хорошо обращался и они довольны всем были. Работали. Так может тоже попробовать?

— Ну, я не знаю… — С сомнением в голосе, протянул Шксин — не укладывалось у него в голове, как это рабов ни пытать и они не сбегают при первом удобном случае. Ему отец тоже рассказывал — но он не верил. О кехеше Марсе много чего говорят. Вряд ли всё это правда. А уж про рабов — ну точно сказка. Но не все так думали. Многие верили каждому слову стариков.

— Шксин, смотри. — Парень показал рукой. По дороге к воротам брёл бледный исхудавший человек. Ноги трясутся, подгибаются, в глазах ужас, но идёт к воротам, перебарывая страх.

— Гы. — Ответил его товарищ, осклабившись в широкой улыбке. — Ещё один юродивый прётся.

— Ты это, Шксин, ты молчи пока.

— Зачем? — Парень нахмурился, вопросительно глянул. Нсхег молчит, только улыбается весело. — Тебе не надоело их вопли слушать? И так уже с жары как турий окорок в печи. По хребтине ему и пусть валит как остальные. У меня голова может, болит, а от их воплей уже тошнит…

— Да подожди ты! — Отмахнулся он.

Крестьянин подошёл к ним совсем близко и ноги отказали — рухнул на колени, лбом в землю ударился, до крови разбил и завыл. Стал каяться в повинности своей.

— А ну замолчал! — Рявкнул Шксин.

— Да стой ты! — Поспешно крикнул Нсхег, заметив, как товарищ копьё разворачивает тупым концом, что б обрушить его на хребёт несчастного. Шксин проворчал что-то ругательное и опустил копьё, мол, делай что хочешь.

— Слышь. — Позвал Нсхег. Крестьянин сглотнул громко, спину выпрямил. — Будешь наказан. — Парень всхлипнул, стирая слёзы рукавом грязной рубашки. — Сейчас собирай дрова — господаря указ такой новый. Вот. Дрова сюда тащи. Палку ещё найди — вертелом будет. Потом костёр разжигай, на вертел насаживайся, на колышки ложись и не забывай вертеть его, да ровно что б и дрова там сам подкидывай пока жаришься. Понял?

— Глунк. — Сказал крестьянин. Штаны намокли, глаза как блюдца, да блестят на солнце.

— Что непонятно? — Рыкнул Шксин, пытаясь замаскировать улыбку в тридцать два зуба, под хищный оскал — шутка ему понравилась. — Господарь повинных теперь за обедом ест. И шоб с корочкой поджарился червяк! Господарь с корочкой любит. Ясно тебе?

— Д-да к-как же я с-сам с-себя н-на в-вертел…

— Вот. — Шксин копьё перед собой выставил. — Пожертвую, так и быть. На. — И кинул ему копьё. Древко упало, прям на колени. Крестьянин икнул, наконечник пальцем потрогал. — Дров сначала набери, потом на копьё сам себя насадишь и…

Парень икнул и свалился без чувств, да сразу на мокрое.

Воины Шеди переглянулись и расхохотались так, что ворота трясти начало.

— Что за гогот? — Проворчали с барбакана. Нсхег голову поднял — солнце светит не видно кто там, ну а кто ещё? Кроме наёмников там сейчас и нет никого.

— Да вон, страдалец припёрся, наказать просит. — Парень рукой показал на крестьянина.

— Ну и посылайте его на все четыре стороны, что издеваться-то?

— Скучно ведь. — Пожаловался тут Шксин.

— А ты как хотел? — Удивился наёмник. Потом рукой махнул и говорит. — Щас, подождите, Кохан в оружейной, я вам щас вина притащу, пока не видит.

— О! Другое дело! — Разом воскликнули стражники.

Когда крестьянин очнулся, копья рядом не было, его никто не съел, а у ворот о чём-то разговаривали за чаркой вина, два смуглокожих воина и крупный мужчина с обветренным лицом — видимо, наёмник из дальних краёв.

— Господари правители! — Взвыл крестьянин, падая ниц. — Повинен я в том…

Не сумел договорить — в лоб прилетел пустой кувшин, а «господари» засмеялись весело.

— В том повинен…

— Иди ты со своей повинностью к Баргу в жо… — Ну, в общем, объяснили подробно, куда ему идти и зачем конкретно.

— Но как же повинность? Я же цельну повозку…

— Да хоть обоз. — Наёмник выпил, закусил сыром и добавил, слегка осипшим голосом. — Вали отсюда. Повинности отменили. Свободного печать стоит? — Крестьянин кивнул, показал клеймо на тыльной стороне ладони. — Вот и иди к Баргу на хер со своей повинностью, а у нас под ногами не путайся. Двадцатину не привезёшь — пеняй на себя. Пока привозишь — все твои дела, только твои. Усвоил?

Крестьянин кивнул, но усвоил ли? У него как-то закружилось всё, стало плохо…

— Ну, блин горелый… — Наёмник поморщился — под крестьянином расплывалось новое мокрое пятно. — Надо второй забор ставить — достали. Уже полгода косяками идут, тупые твари…

— Лотрем! — Заорали за стеной. Наёмник новой порцией вина подавился, глаза выпучил, и кашлять начал громко. — Лотрем где, Баргов хрен ему в рот???

— Всё парни, мне пора. — Хрипло проговорил Лотрем, похлопав их по плечам и юркнув за приоткрытые ворота. Парни за его здоровье тут же выпили и поспешно ворота закрыли.

Так и случалось почти всегда — приходили люди, порой аж от самого моря, повиниться приходили, а им такую невидаль — нет более повинностей, акромя одной двадцатины.

И как же теперь жить? Пару лет их тот вопрос мучил, да так, что почти физическую боль причинял. Поколениями так жили, а теперь на те вам — всё-всё теперь лишь на их собственной ответственности. Только двадцатину вози в Орхус и все дела.

Сабас долго не мог привыкнуть к такой жизни. Но, постепенно, как было то и в Орхусе, народ освоился, жизнь вошла в привычное русло, хотя бегать к пустеющим замкам и домам давно мёртвых рыцарей, они ещё долго не могли перестать. Добежит так бедняга повинный в чём-то, на колени падает и сидит там, удивлённым взглядом рассматривая пустую усадьбу или укрепления.

Настал момент, когда жизнь Свободных, стала обычной для них, но настал он, конечно, не скоро — рабское ярмо, очень крепко сидит в том, кто поколениями живёт в ошейнике хозяйском.

Труднее всего было привыкнуть самим решать вопросы хозяйственного смысла и споры между собой. Должность Головы, имевшаяся в каждой деревне, не для того была придумана. Голова с такими вопросами к господарю шёл, решение объявлял, а тут пришлось самим всё думать. Так в одном селе случился паводок, Лакри разлилась широко, да поля погубила. Их можно было спасти, прежде к господарю шли и он говорил, кто и что делать будет, кто и за что повинен ежели приказания не исполнены будут, а тут…