Лия Арден - Золото в тёмной ночи [litres]

Не веря своим глазам, я пытаюсь пересчитать повозки, но сбиваюсь, когда переваливает за пятый десяток. Оцепенев от страха, я смотрю, как проснувшиеся воины вытаскивают заключённых для проверки. Практически все – илосийцы. Мужчины, женщины, старики и даже дети. Некоторые ранены, другие в жгутах, а третьи напуганы, но видно, что свободу они продали дорого.

– Они сошли с ума! Что творят эти каиданцы? – шипит Дарен, наблюдая, как Смотритель за волосы выволакивает из повозки молодую илосийку, совсем ещё подростка. Друг всё так же крепко удерживает меня в тени дерева, не давая дёрнуться и совершить глупость.

Я скриплю зубами. Если бы у нас был лук, то я бы попросила Дарена пристрелить этого мерзавца. Не могу оторвать взгляд от жуткой картины того, как страдают мои соплеменники. Да в чём они провинились? В том, что Клетусу хочется больше власти? В том, что жадность и эгоизм Каидана превысили все границы? Я чувствую себя преданной и обманутой. Я так мечтала попасть домой, но вначале сковали нас с другом, а теперь, когда мы вновь оказались на свободе, враги забирают и мой народ. Возможно, где-то в этих повозках находится моя семья. Мне хочется кричать, пока не услышу вразумительного ответа на свои вопросы или… не убью их всех. Эта мысль словно чужая. Как будто мои демоны услышали зов и злобно шипят, уговаривая их выпустить.

– Похоже, гонцы говорили как раз об этом, – к нам подходит Мальта. – Каидан впервые за много столетий развязывает войну.

– Клетус сумасшедший. Теперь весь Континент будет в огне, – отвечает Дарен.

– Но я не вижу на одежде пленников никаких отличительных знаков Паргады, – тихо возражает Мальта, и мы одновременно поворачиваемся к ней. – Не могли же каиданцы перебить всех стражей. Вероятно, это жители портового городка Илоса или другого маленького поселения. Значит, страна пока не сломлена, раз столицу не взяли, – уверенно отмечает исарийка. Она понимающе сжимает моё плечо. – Принц Даян этого так просто не оставит, Ойро. Я знаю, что Калануа бесконечно любят свой народ, и они не отдадут подданных на растерзание.

Я не отвечаю, надеясь, что старуха права. Но у меня самой нет никаких воспоминаний об этом принце, поэтому особого воодушевления я не чувствую.

– Мы должны двигаться, – нехотя напоминает Дарен, а я замечаю, как лицо друга искажается от такой же злости, которая вовсю клокочет во мне самой.

Возможно, он и кахари, но я понимаю, что сейчас парень смотрит на народ своей матери, как на свой. И ему, так же как и мне, хочется выйти и отправить на тот свет столько каиданцев, сколько успеем до того, как нас вновь схватят. Но это было бы слишком глупым решением.

– Да, здесь мы ничем не поможем, – с трудом выдавливаю я.

И мы отходим немного в глубь леса, чтобы остаться незамеченными и случайно не столкнуться с охранниками или разведчиками. Затем продолжаем путь среди деревьев вдоль дороги на юг. С такого расстояния не видно ни повозок, ни пленников, ни каиданцев, но мы слышим доносящиеся из лагеря звуки и, не отрываясь, следим за любыми изменениями, продвигаясь медленнее, чем раньше.

Солнце уже поднялось, но из-за тяжёлых облаков, которые плотно облепляют всё небо, ориентироваться нелегко. Свет кажется приглушённым, будто в сумерках. Проходит час, возможно, два, когда со стороны дороги раздаётся звук драки, потом женские крики и мужская ругань вперемешку с плачем детей. Мы напряжённо дёргаемся, и я сжимаю кулаки, уговаривая себя идти дальше, но тело замирает на месте.

Проклятье, двигайся! Ты ничего не можешь сделать. Их сотни. Ты ничего…

Мои ноги словно прирастают к земле, не позволяя сделать ни шага. Мальта за моей спиной хранит молчание. Я смотрю на друга, замечая, как нервно сжимаются и разжимаются его кулаки. Тьма во мне вновь недовольно бурлит, как закипающая в котле вода. Дарен отвечает мне таким же напряжённым взглядом из-под чёлки. За нас всё решает отчаянный протяжный мужской вой. В нём столько боли, что мы с парнем, не сговариваясь, крадучись двигаемся в сторону дороги. Друг сбрасывает на хвойный ковёр сумку, а я жестом велю Мальте оставаться на месте. Она не выказывает никакого сопротивления, не пытается нас задержать или остановить, как поступили бы другие. И это должно меня насторожить, но крик вновь повторяется.

– Угомоните этого предателя! Он нужен нам живым, так что сильно не усердствуйте, – мы слышим голос, но не видим, кто отдаёт приказы. – Этой отрубить голову в назидание всем, чтобы не смели бежать!

– Есть, сэр!

– Нет! Не трогайте её…

Я уже могу разобрать протяжный стон, когда солдат, не церемонясь, хватает женщину за чёрные волосы и швыряет на землю. Я вижу снующих людей, неразбериху, попытки каиданцев навести порядок среди заключённых. Замечаю, как крепкого мужчину пытаются оттащить несколько солдат, но тот успевает повалить одного из противников ударом в лицо. Цветом волос пленник похож на исарийца.

Перед глазами разворачивается неожиданная картина, и я замираю от того, насколько неправильным кажется происходящее. Мужчина, которого с трудом удерживают трое каиданцев, – это Алан Отеро, отец Дарена. Мне требуется целая вечность, чтобы перевести взгляд с него на темноволосую женщину, над головой которой сейчас высоко занесён топор, чтобы привести в исполнение вынесенный секунду назад приговор. Последнее, что я успеваю заметить, – это ужас на лице мамы Дарена, когда та видит своего сына. Шерин трясёт головой, безмолвно умоляя его не подходить, но секира опускается раньше, чем мы успеваем вытащить мечи или закричать. Широкое лезвие рассекает шею женщины и прорубает ключицу, глубоко входя в тело.

Я застываю на месте, как и в тот раз с Теренсом, смотря, как мама Дарена заваливается, а палач с отвратительным чавканьем вытаскивает топор. Как кровь льётся из жуткой раны. Дарен же полностью теряет контроль над собой. В несколько широких шагов он подскакивает к каиданцу и с жутким рёвом отрубает тому голову одним ударом меча, вложив в замах какую-то нечеловеческую силу. Шерин ещё не успевает упасть на землю, как её обезумевший от горя сын переключается на второго врага, потом третьего, четвёртого. Он кружится над противниками, то появляясь, то исчезая, используя остатки Дара. Косит Смотрителей и обычных воинов Каидана, словно траву. Я вижу перекошенное от ярости лицо Дарена, которое ни капли не походит на моего весёлого друга, и я ужасаюсь.

Это лицо смерти.

Но даже смерть не всесильна.

Он устаёт, а его Дар иссякает. Я вытаскиваю из сапога кинжал и подскакиваю к одному из Смотрителей сзади. Вонзаю лезвие ему в горло, помешав приблизиться к Дарену, пока тот занят другими нападающими. Потом достаю оба меча и пытаюсь помочь другу, прикрывая ему спину. Однако тот сейчас не чувствует ничего, кроме всепоглощающего горя и отчаянной ярости. Кахари не защищается, лишь нападает. Поэтому и мне приходится держаться на расстоянии, чтобы не попасть под его клинок. Другие заключённые в ужасе разбегаются и прячутся. Количество врагов, наоборот, множится, они окружают нас со всех сторон. Я с трудом сдерживаю натиск троих, боясь обернуться и узнать, сколько каиданцев собралось возле моего друга.