Эми Хармон - О чем знает ветер [litres]

Книги были изданы с использованием новейшего оборудования. У меня на коленях лежали великолепно оформленные факсимильные копии наших с Томасом и Оэном самоделок – блокнотиков, сшитых и проклеенных вручную, проиллюстрированных дилетантом, написанных чернильным пером.

– Это мой дедушка перед смертью заказал, – пролепетала я. – Книжки в детстве принадлежали ему. Хитрец! Мне ни словечка, тайком всё сделал… – Я растрогалась до слез.

– Тем более, Энн, они ваши по праву, – подытожила Дейрдре. – Примите их, пожалуйста. Ой, да вы почти плачете!

– Всё в порядке, это я от неожиданности. Спасибо. Книги восхитительны.

Мэйв словно сдулась. Вся ее язвительность исчезла, и с вопросами она больше не приставала. Видимо, решила: достаточно, что она сама в курсе, кто я такая есть, а из меня признание выбивать жестоко.

– Мы очень любили Энн, – прошептала Мэйв, и губы у нее задрожали. – Про нее всякое болтали, особенно когда она… умерла. Но мы, О'Тулы, не слушали. Робби, мой брат, ею восхищался. Я ей в рот смотрела. Да что там! Когда Энн пропала, в Гарва-Глейб как будто свет погас.

Я промокнула слезы салфеткой и заметила, что Дейрдре делает то же самое. Говорить было выше моих сил – в горле стоял ком.

Мэйв с усилием поднялась, опираясь на клюку. Сигнал для Дейрдре – время визита истекло. Дейрдре отняла от лица льняную салфетку, ойкнула и извинилась за то, что испачкала ее тушью для ресниц. Я начала расставлять книги на полке. Ноги у меня подкашивались, однако не проводить гостей до двери я сочла невежливым.

В холле Мэйв нарочно замешкалась. Уже когда Дейрдре сошла с крыльца, Мэйв шепнула:

– Энн, слазай, поищи дневники. Из них всё узнаешь. Кстати, Томас Смит сгодится тебе в персонажи. Да-да, для новой книги. Он был выдающимся человеком, о таких и надобно писать. И вот еще что: наведайся в Баллинагар. Мертвые – они немало порасскажут тому, кто ухо востро держит. Я вот всегда держу.

– Да. Обязательно, – всхлипнула я. Настанет ли такой день, когда я вновь буду хозяйкой собственных эмоций?

– Жду тебя в гости, – продолжала Мэйв. – Подруги-то мои поумирали все. Зрение плохое стало – сама за руль не сажусь, а при Дейрдре говорить себе дороже. Еще упечет меня в дурдом, как маразматичку старую.

– Спасибо, Мэйв. Я приеду к вам. Скоро, – пообещала я, хихикнув сквозь слезы.

Обещание не было пустыми словами, способом отделаться от назойливой старухи. Я и правда решила к ней съездить.

Что касается верхней полки, я собиралась с силами несколько дней. Входила в библиотеку, косилась на лестницу – и выскакивала вон. Подняться по ступеням, балансировать на узенькой рейке? Разве не этим я занимаюсь с тех пор, как выпала из 1922 года? Разве я не зависла над пустотой? Равновесие может нарушиться ежесекундно – влево ли, вправо ли качнется метафорическая леска с крючком. Я не сплю ночами, я даже вдохнуть поглубже не рискую. Самое интересное, я продолжаю жить. Я почти притерпелась к боли.

Кончилось тем, что Кевин застал меня в обнимку с лестницей, со взглядом, прикованным к верхней полке.

– Вам помочь, Энн?

Прямо чувствовалось, насколько ему трудно дается это «Энн» без «мисс» или «мэм». Сама себе я показалась старухой. Можно подумать, у нас с Кевином разница в возрасте не шесть лет, а все шестьдесят.

Я отпрянула от лестницы, однако равновесие сохранила.

– Да, пожалуйста. Посмотрите, нет ли там, наверху, блокнотов в кожаных обложках. Если есть, давайте их сюда.

Перед мысленным взором возник озерный берег, я услышала чмоканье воды среди камушков. Вот и решилась. Теперь вдохнуть поглубже…

Кевин полез по ступеням, металлическая лестница загудела под ним.

– Ага, вижу блокноты! Навскидку штук шесть-семь будет.

– Откройте любой и посмотрите, каким числом датирована первая запись. И последняя тоже.

– Ладно, – отозвался Кевин. В голосе сквозило сомнение – вероятно, в моей адекватности. Зашелестели страницы.

– Этот конкретный начинается с 4 февраля 1928 года, – произнес Кевин. – А заканчивается… погодите, найду… заканчивается в июне тридцать третьего.

– Прочтите вслух какой-нибудь отрывок. Любой. Только дату назовите.

Видимо, перелистнув наугад несколько страниц, Кевин выдал:

– Запись от 27 сентября 1930 года.

И начал читать:

Оэн очень вырос, если не сказать вымахал. Теперь у нас одинаковый размер обуви и перчаток. На днях я застукал Оэна за попыткой побриться моей бритвой. Пришлось обучить его основам бритья. Мы стояли в ванной перед зеркалом – оба голые по пояс, оба с намыленными физиономиями. Конечно, далеки те времена, когда Оэн будет регулярно уничтожать щетину на подбородке, но, по крайней мере, теперь он знает, как делать это без риска. Забывшись, я ляпнул: «Знаешь, сынок, твоя мама тайком брала у меня бритву, чтобы избавиться от волосков на ногах». Оэн ужасно смутился, я тоже. Столь интимная подробность – не для ушей пятнадцатилетнего юноши. Восемь лет минуло, а я будто наяву вижу Энн, чувствую под ладонями ее гладкую кожу – стоит мне только закрыть глаза.

Кевин умолк.

– Прочтите другой отрывок, – прошептала я. Через несколько секунд с лестницы послышалось:

Нашему ребенку было бы уже десять лет. Сейчас мы с Оэном гораздо реже говорим об Энн. Но я уверен: Оэн, как и я, думает о ней беспрестанно. Больше, чем когда-либо раньше, если только такое возможно. Оэн решил учиться на врача, причем в Штатах, и непременно в Бруклине. Бруклин, бейсбол, Кони-Айленд – вот что не сходит у него с языка. Как только он уедет, я тоже сорвусь с места. Вид, который открывается из моего окна, мне опротивел. Если я обречен коротать жизнь в одиночестве, с тем же успехом я могу заниматься этим вдали от Гарва-Глейб, а не глядеть целыми днями на озеро, ожидая, что из воды вот-вот появится Энн.

– Дайте мне дневник, – попросила я.

Хоть что-то осязаемое осталось от моего Томаса.

Кевин, рискуя жизнью, свесился с лестницы, я ухватила дневник, поднесла к лицу, жадно вдохнула, но вместо ожидаемого секундного блаженства, какое накатывает, когда улавливаешь единственное и неповторимое сочетание эфемерных молекул, на меня напал чих.

– А Джемма-то отлынивает, – усмехнулся Кевин. – По верхней полке мокрой тряпкой, кажется, вообще ни разу не прошлась! Поставлю ей на вид.

От его слов тугой узел в моей груди чуть ослабел, и я нашла в себе силы отложить дневник до той поры, когда останусь в библиотеке одна.

– Следующий откройте, пожалуйста.

– Сию минуту. Посмотрим. Этот начинается в 1922-м и заканчивается в 1928-м. Похоже, блокноты по порядку расставлены.

В груди закололо, пальцы онемели.

– Из этого читать вам, Энн? – спросил Кевин.

Нет, только не про 1922 год. Я не выдержу. Однако против собственной воли я кивнула. Что ж, сыграю в русскую рулетку с собственным сердцем.