Роджер Желязны - Знак Единорога [litres]

Нет! Бенедикт перекладывает меч в другую руку, отходит от Дары и делает выпад, зажав рукоять меча обеими руками. Поворот запястья, бросок меча вперед и вниз, мы сходимся… То есть это было бы так, принадлежи наши тела смертным. И все же на миг мечи скрещиваются, и этого мгновения достаточно.

Мерзко сверкающая металлическая рука кидается ко мне – вся из лунного света и огня, мрака и гладкой стали… вся угловатая, без округлостей, пальцы согнуты, плоская ладонь, так похожая на живую, настоящую, с серебристым отблеском… она тянется схватить меня за горло…

Но промахивается и вцепляется в плечо, а большой палец, судорожно скрючившись, пытается нащупать не то ключицу, не то гортань… Сжав левую руку в кулак, я изо всех сил бью в солнечное сплетение, а там… там пустота…

Голос Рэндома:

– Корвин! Солнце вот-вот взойдет! Тебе надо спускаться!

А я даже не в силах ответить. Секунда-другая – проклятая рука вырвет из меня то, что сжимает… О, эта рука… Грейсвандир и эта так странно похожая на него рука – две вещи, странно сосуществующие в моем мире и в мире призраков…

– Я все вижу, Корвин. Вырвись и иди ко мне. Карту, достань карту, слышишь!

Я освобождаю лезвие Грейсвандира из захвата, замахиваюсь и наношу удар… Только призраку под силу одолеть Бенедикта – вернее, призрак Бенедикта – таким ударом. Мы стояли слишком близко друг к другу, и блокировать Грейсвандир он не мог при всем желании. Но если он ответит мне контрударом, точным контрударом, и попадет по руке – руки у меня не будет.

Но он промахивается, а я завершаю атаку и бью изо всех сил как раз в то место, где мерзкое устройство из серебристой стали присоединяется к призрачному телу Бенедикта. Не выпуская из скрюченных пальцев мое плечо, рука отделяется от Бенедикта и замирает… Мы оба падаем…

– Вставай! Единорогом заклинаю тебя, Корвин, вставай! Солнце восходит! Сейчас город вокруг тебя растает!

Пол подо мной качается, колеблется, становится полупрозрачным, и я вижу предрассветно-радужные волны. Я встаю, покачиваясь из-за тяжести впившейся в плечо металлической руки. Она висит на мне, словно дохлый клещ… Боль в боку нестерпимая…

И вдруг я обретаю вес. Видение океана не исчезает, а я начинаю просачиваться сквозь пол. К миру вокруг меня возвращаются цвета – волнующиеся полосы розоватых отсветов. Пол, отвергающий Корвина, тает, и подо мной разверзаются глубины, готовые меня проглотить…

Я падаю…

– Сюда, Корвин! Ну же!

На вершине горы стоит Рэндом и протягивает ко мне руки. Я тянусь к нему…

И вот уже жаровни, под которыми не то погасили, не то забыли развести огонь, снова далеко позади…

Мы с Рэндомом расцепились и встали с земли, но я тут же сел на нижнюю из трех каменных ступеней и оторвал от плеча металлическую руку. Крови не было, а вот синяки наверняка появятся. Даже в лучах ласкового утреннего солнца рука выглядела зловеще и отвратительно.

Ганелон и Рэндом стояли рядом.

– С тобой все в порядке, Корвин?

– Да. Дайте только отдышаться.

– Я еды захватил, – сообщил Рэндом. – Можно позавтракать прямо здесь.

– Неплохая мысль.

Рэндом принялся распаковывать провизию, а Ганелон носком ботинка пнул металлическую руку.

– Это что еще за мерзость? – спросил он.

Я покачал головой и ответил:

– Я ее отрубил у призрака Бенедикта. Сам не пойму как, но она ухитрилась в меня вцепиться.

Ганелон подобрал руку с земли и стал ее разглядывать.

– А она намного легче, чем я думал, – сообщил он и взмахнул металлическим протезом. – Да, такой рукой можно дел наделать – о-го-го!

– Знаю.

Ганелон повертел стальную кисть, согнул и разогнул пальцы.

– А может, она настоящему Бенедикту сгодится?

– Может быть, – согласился я. – Правда, как подумаю о том, чтобы предложить ему эту штуку… просто не знаю… Хотя, наверное, ты прав.

– А твоя-то рана как?

Я осторожно прикоснулся ко шву.

– Да не так уж паршиво. Могло быть и хуже. После завтрака смогу ехать верхом, но не очень быстро.

– Ладно. Слушай, Корвин, пока Рэндом там с едой возится, мне бы хотелось тебя спросить кое о чем. Может, и не стоит спрашивать, да только мне это покоя не дает.

– Спрашивай.

– Ага. Я тебе, Корвин, вот что скажу: я душой и телом за тебя, иначе бы только меня здесь и видели. Я буду биться за тебя, чтобы ты получил свой трон и все такое прочее. Только… всякий раз, как заходит разговор о наследовании, все злятся и начинают говорить о другом. Вот ты сейчас там был, наверху, а я с Рэндомом попробовал на эту тему потолковать – дохлый номер. Не могу сказать, что мне до смерти необходимо узнать, чего это ты так стремишься сесть на трон и какие у тебя для этого основания, просто любопытно, почему вы всю дорогу грызетесь из-за этого.

Я тяжело вздохнул и некоторое время сидел молча.

– Ладно, – проговорил я. – Ладно. Коли уж мы сами в этом разобраться не можем, чужому, пожалуй, и вовсе тяжко придется. Значит, так: Бенедикт – старший. Его матерью была Цимнея. Она родила отцу еще двоих сыновей – Озрика и Финндо. Потом… как это пишется в родословных… ага, Файелла родила Эрика. После этого отец усмотрел в своем супружестве с Цимнеей какие-то недостатки и развелся с ней – ab initio [2] С самого начала (лат.). , как сказали бы древние в той Тени, где я жил так долго. То бишь объявил брак недействительным. Ловко сработано. Но он как-никак был королем.

– Выходит, все дети от этого брака считаются незаконнорожденными?

– Ну, скажем так: их положение стало менее определенным. Озрик и Финндо, похоже, не на шутку рассердились, но они вскоре погибли. А Бенедикт не то меньше сердился, не то повел себя более дипломатично. Шума, во всяком случае, не поднял. А потом отец женился на Файелле.

– И Эрик стал законнорожденным?

– Стал бы, если бы отец признал его своим сыном. Относился-то он к нему, словно так оно и было, но никаких формальных шагов по этому поводу не предпринимал. Тут еще требовалось улаживать отношения с семейством Цимнеи – не все было гладко…

– И все-таки, если он относился к Эрику как к своему…

– Угу. Но он взял да и признал Ллевеллу – дочь от внебрачной связи, бедняжку. Все, кто поддерживал Эрика, возненавидели ее за это, считая, что факт признания сказался на положении Эрика. Как бы там ни было, Файелла вскоре снова должна была родить, и родился я. Меня отец признал, так что я стал первым законным престолонаследником. Поговори об этом с кем угодно из остальных и услышишь самые разные мнения. Но факт есть факт. Сейчас, правда, это не так уж важно, поскольку Эрик мертв, а Бенедикт, похоже, не слишком интересуется… Ну, словом, таково мое положение.

– Ясно, – кивнул Ганелон. – Более или менее. Но тогда еще одно…