Анджей Ясинский - Толлеус. Учитель – ученик [litres]

– Бледная она какая-то. Цвету не хватает!

– А вот это ты прав. Вымоталась она, сил нет. И так видно даже: лежит, стонет. В сознании али нет – непонятно. Но ты-то понимаешь?

– Без сознания, – тут же доложил олитонец, чем заслужил одобрительный кивок.

– Ну а что там с проклятиями, без которых тут не обходится ни одно событие? – При этих словах искусник повел рукой в сторону притихшей повитухи, поджавшей губы.

– Так ведь я это… Не видал их никогда… – начал мяться Оболиус. – Вот разве что тут что-то красное…

– «Не видал», – передразнил его Толлеус. – Видал, и не раз. Только не знаешь, куда и на что смотреть. Я, правда, тоже не шибко. Но Маркус в посольстве объяснил, показал. Это в войну мы как неграмотные все ходили… Да… Не вижу я тут никаких проклятий. А красное – боль это. Как воспаление на коже. У меня такого красного тоже хватает. Неужто не замечал?

Парень понуро опустил голову, и старик продолжил, не дождавшись ответа:

– И вот с болью-то мы сейчас ей поможем!

Плетение, подавляющее боль, само по себе было несложное и по своей структуре походило на облачко без четких границ и формы. Однако подключение его к нужным участкам ауры требовало навыков, которых у Оболиуса не было совершенно. Так что на этом уроке он выступал исключительно зрителем, знакомясь с теорией.

Второй задачей было сотворить кровоостанавливающее и заживляющее плетение. Оно требовалось на будущее, когда ребенок все-таки родится. Так что спешки, как с болеутоляющим, не было: ученик получил несколько попыток для воссоздания структуры плетения. Правда, чисто так и не справился: искусник в результате сделал все сам, тем более что требовалось не просто активировать его, а заставить в нужный момент сработать, – в этой сфере Оболиус тоже еще не практиковался.

Время шло, в комнату неуверенно заглянул хозяин дома, но был тут же изгнан бабкой. Потом появилась какая-то молодка, и они вместе опять принялись хлопотать над Красей, бросая на искусников недовольно-опасливые взгляды и тихонько перешептываясь.

Старику с учеником было не до них. Сперва Толлеус хотел с помощью Бульки поработать над аурой женщины, но повивальная команда встала грудью на защиту, не испугавшись гнева кордосца и не подпустив-таки лохматую скотину к телу. В результате разглаживать ауру стал Оболиус через ту же мохнатку, но дистанционно, чтобы не нервировать женщин, а Толлеус контролировал состояние пациентки своими методами, время от времени давая указания помощнику, который их, возможно, даже не слышал. В общем, до первых петухов все были при деле.

Потом, когда старик уже собрался уходить, юный олитонец, на свою беду, спросил, как они собираются насыщать бледную ауру. На это он услышал ехидное предложение сделать жизнегубки, которые Толлеус закупал в Широтоне целыми мешками и с удовольствием потреблял, пока они не кончились.

Оболиус не повелся на подначку, резонно возразив, что Крася все равно не сумеет ими воспользоваться. Однако слово за слово, и как-то так получилось, что парочка еще задержалась, пока парень пытался перекачать часть жизненной энергии через мохнатку.

В результате искусники провозились до самого рассвета и убрели отсыпаться, всего лишь часа не дождавшись, когда жена печника проснется и, собравшись с силами, благополучно разродится.

Искусное врачевание, к тому же бесплатное, как и ожидалось, оказалось очень востребованным в деревне. К полудню стали заглядывать первые пациенты, робко и косноязычно жалуясь на свои болячки. Толлеус, выслушав жалобы на суставы, кашель, усталость, слабое зрение, слух, бессилие в чреслах, остановил паломничество. Добрую половину таких «болезней» он и у себя не мог вылечить уже многие годы: что-то требовало серьезной работы, а что-то вообще подходило под определение «старость» и лечению не подлежало. В любом случае он не нанимался круглосуточно заниматься оздоровлением местного населения, а решил заняться обучением Оболиуса. В результате Толлеус сузил лекарскую специализацию своей школы до снятия болевого симптома. Это ученик должен был освоить перво-наперво, и подавляющее большинство страждущих являлось именно за этим. Больные зубы, радикулиты, мелкие травмы – по всему выходило, что в ближайшие дни Рыжику скучать не придется. Тем более что подключать плетение к ауре пациента у него получалось плохо и долго.

А уже вечером двор Трошки наполнился цокотом копыт и лошадиным ржанием. Толлеус понял, что это по его душу, еще прежде, чем в дверь замолотили и чей-то басовитый голос спросил у хозяина о постояльце. Старик ждал этого. Ждал, но все равно вздрогнул, будто беда приключилась внезапно, ни с того ни с сего.

Искусник поморщился: пока отвлекался на хворобы деревенских, удавалось гнать от себя тяжелые мысли. Интересно, как расценят его плетения в замке? Там, конечно, ничего страшного не было, лишь запоры, которые нужны, чтобы «обезопасить местных жителей от колдовского тумана, представляющего опасность жизни и здоровью», но все же это лишний повод для противников поупражняться в словоблудии. По крайней мере, адвокат так сказал.

Альтер эго – спорщик и пессимист, вылезающий из подсознания в минуты волнения, нынче не появился: некогда быть слабым!

Человек сведущий и так рассмотрел бы внутри дома границы многих плетений, но теперь искусник активировал еще несколько. Ни на кого нападать Толлеус не собирался. Его цель – не дать себя подчинить, повлиять на волю и разум, чтобы не случилось прилежно запротоколированных «случайных откровений», о которых сам обвиняемый потом узнает с искренним недоумением. Вряд ли, конечно, гости будут действовать так нагло. Но адвокат посоветовал на всякий случай перестраховаться, если средства позволяют.

Прошло довольно много времени, прежде чем делегация наконец попала в дом. Причиной тому оказался чародей, который заметил искусные плетения и провел их анализ, опасаясь нападения. Точнее, попытался проанализировать. Толлеус с кривой усмешкой наблюдал за выражением растерянности на лице своего оппонента. Тот явно не был силен в данной дисциплине и никак не мог определить, чего в вязи кордосца стоит опасаться, а что вполне безобидно.

Старик не торопился прийти ему на помощь. Напротив, лицезрение беспомощности чародея доставляло ему мрачное удовольствие. В эту минуту он вспоминал себя, только что пересекшего границу: как вздрагивал и озирался, представляя всюду врагов. Сейчас вершилась маленькая месть за те давние страхи.

Наконец чародей осознал, что надо что-то делать. В истинном зрении было видно, как он наплодил просто неприличное количество всевозможных конструктов в надежде на их помощь и, выдохнув, переступил через порог. Еще несколько человек, приехавших вместе с чародеем, потянулись следом.