Себастьян Кастелл - Последний трюк [litres]

Та сделала вид, будто оскорблена.

– Да будет вам известно, господин, что я честна, как никто другой. Двуличие – не путь аргоси!

И она весьма демонстративно подмигнула.

– Ты это видел? – вопросил Рейчис, выронив из пасти кусок баранины. – Она только что подмигнула! Аргоси врёт!

– Он считает, что ты подмигнула, – сообщил я Фериус.

– Я? Ничего подобного не делала.

Она снова подмигнула, ещё демонстративней.

– Вот! – настаивал Рейчис. – Опять! Она всё время жульничала, Келлен!

Я перевёл обвинение, хотя в том не было необходимости.

– Что ж. – Фериус наклонилась к Рейчису и заговорщически прошептала ему на ухо: – Может, пришло время научить тебя, как жульничают профессионалы, белкокот.

Секунду Рейчис просто смотрел на неё, заворожённый её словами. Наконец на его морде появилась мерзкая ухмылка.

– Ах, вот как?

Он резко отвернулся к окну в дальнем конце таверны и понюхал воздух. Он часто так поступал с тех пор, как мы вернулись в мой город.

– В чём дело? – спросил я.

– Ни в чём.

– Ты уже в восемнадцатый раз ведёшь себя так, будто учуял что-то важное.

– Просто мне показалось, будто я уловил запах другого… А, ерунда.

Белкокот снова принялся пристально вглядываться в свои карты – то был его способ сказать мне, чтобы я оставил тему.

– Я ухожу, – заявил я, направляясь к двери. – Моя любящая семья будет меня ждать.

Фериус посмотрела на Рейчиса.

– Когда, по-твоему, нам надо идти его спасать?

Белкокот хихикнул, радуясь, что его тоже включили в компанию.

Я собирался сказать что-нибудь едкое, но подумал: а ведь и в самом деле есть неплохой шанс, что меня вскоре понадобится спасать, поэтому решил оставить их наедине с картами и уроком жульничества.

– Может, через часок? – предположил я.

Фериус перетасовала колоду.

– Конечно, малыш. Увидимся через тридцать минут.

– Ты опоздал, – сказала Шелла, встречая меня в арочном дверном проёме нашего дома.

На ней было красное атласное траурное платье – дароменская традиция, необычная для нашего народа и явно противоречащая её давнему убеждению, что обычаи иностранцев по своей природе нецивилизованны. Возможно, проведя последний год в качестве главного дипломата джентепской арканократии при королевском дворе Дарома, она стала более космополитичной.

– Я сообщил служащему отца, что буду здесь через час, – сказал я.

– И всё равно опоздал.

Тонкие пальцы её правой руки играли со сверкающими драгоценными камнями, обрамляющими вырез платья. Траурным одеяниям положено быть скромными, выражающими печаль и торжественность, а не штучками с глубоким вырезом, подчёркивающим формы. Нелепо дорогая ткань, которую выбрала Шелла, мерцала под стеклянными лампами. Мягкий свет создавал ореол вокруг золотистых волос, обрамлявших её лицо в замысловатом сочетании локонов и кудряшек, призванных привлечь внимание к её скулам.

«Жизнь в Дароме совсем не изменила тебя, не так ли, сестра?»

Шелла, девушка, презиравшая чужаков, потому что они дураки, просто сделалась Ша-маат, женщиной, которая использовала людей как марионеток в своих мелких политических интригах.

Как правило, именно я и становился упомянутой марионеткой.

– О, давай, брат, – сказала она со вздохом, заметив мой пристальный взгляд. – Отпусти какое-нибудь ехидное замечание по поводу моей внешности, если тебе от этого станет легче.

Последняя насмешка была излишне жестокой, хотя, полагаю, я её заслужил, когда нарочно потрудился снять свою обычную придворную одежду перед тем, как сюда прийти. Но я всё-таки надел свою хорошую дорожную рубашку – ту, что с единственной дыркой на правом рукаве. И моя штанина на колене была недавно залатана. Я даже почистил шляпу.

– У меня действительно есть хорошая метафора о чрезмерно дорогих рамах дешёвых картин, – признался я. – Но ты испортила всё веселье. Поэтому, может, просто скажешь, почему в память о кончине нашей матери ты оделась как куртизанка в дешёвом салуне?

– Мы здесь не ради поминок, – сказала она и толкнула дверь. – А теперь – войдёшь в дом или будешь стоять всю ночь, сердито глядя на меня?

Я жестом предложил ей пройти вперёд. Она возвела глаза к потолку и послушалась.

Я остановился под аркой, чтобы проверить свои футляры с порошками, метательные карты и монеты кастрадази. Опоздал я потому, что последние полчаса прятался в тени на другой стороне улицы. Я говорил себе, что весьма предусмотрителен, выясняя, не ждёт ли меня засада. Конечно, я лгал. Какие бы ловушки меня здесь ни ожидали, они были скорее семейного, чем сверхъестественного свойства. Простая истина заключалась в следующем: хотя я часто попадал в разные тюрьмы, донжоны и застенки по всему континенту, ничто не пугало меня больше, чем перспектива войти в дом, где прошло моё детство.

Мальчиком я всегда считал, что мы живём с комфортом, хотя и не шикуем. Несколько лет скитаний по длинным дорогам и наблюдений за тем, как живут другие, быстро избавили меня от этого заблуждения.

Самое скромное, что можно сказать о доме моего отца: он слишком мал, чтобы быть дворцом. В конце концов, дюжины слуг едва хватало, чтобы вести хозяйство семьи из четырёх человек. Как можно обойтись без двух библиотек с высокими потолками, где вдоль стен тянутся полки с дорогими книгами и стоят стеклянные шкафы, полные редких свитков? Само собой, не считая обширного атенеума, где хранились исключительно записи наших предков.

Каждый из моих родителей, естественно, нуждался в собственном святилище с мраморным полом – для медитации; а ещё в рабочих кабинетах, специально созданных для удовлетворения личных интересов в астрономии, целительстве и военной стратегии.

Что касается внешнего вида особняка… Ну, когда у тебя уже есть два огороженных сада, что значит ещё один? Надо же где-то ставить статуи своих не столь известных предков.

– С тобой всё в порядке, брат? – спросила Шелла, глядя на меня снизу вверх.

Мы шли по широкому центральному коридору главного этажа.

– Я в порядке. А что?

– У тебя трясутся руки.

Думаю, я забыл упомянуть одну особую комнату на верхнем этаже – с медными и серебряными стенами, где отец практиковался в самых сложных заклинаниях. Ту самую, с тяжёлым дубовым столом, к которому я был привязан несколько дней, пока он и моя мать расплавленными металлическими чернилами вписывали контрсигилы в татуировки на моих предплечьях. Ожоги были наименее болезненной частью процесса.

«Дыши в пустоте», – сказал я себе.

Шелла привела меня в семейный атенеум. В круглой комнате скромных размеров – то есть лишь немногим больше целого дома семьи ше-теп – стояли статуи из песчаника, изображавшие тех наших предков, которые явно были слишком важны, чтобы держать их изваяния снаружи. В центре красовался большой мраморный стол с короткими пюпитрами, встроенными в каждую из четырёх сторон для удобства чтения хрупких текстов. За всё детство меня ни разу не пускали в эту комнату.