Эльдар Сафин - Танец с зеркалом [litres]

– С какой стати? – пожал плечами Кирилл. – Темпоральные услуги дороги. Ты расплачиваешься деньгами – или временем. Теперь твой непрожитый час – здесь, и он достанется кому-то другому.

Алина как будто увидела: холод в квартире. Телефонный звонок внука. То, чего еще не было – но может быть.

– Я что… не дождалась их? Я зря потратила час? Просто так!

– Разве ты не получила пять часов чужого времени? – холодно возразил Кирилл. – Расплатиться всего лишь часом – не так уж и дорого. Обычно отдают больше. Но ты мне понравилась. Потрясающе выглядишь для неполного тридцатника. Продолжай тренировки.

Он отвернулся и закурил – впервые.

Алина нашла взглядом темпомер. На черном корпусе явственно проступала кнопка.

– Ты что… дьявол? – внезапно осипшим голосом спросила Алина.

Кирилл неуловимым жестом спрятал темпомер.

– Я всего лишь темпоральный курьер, – ответил он, оборачиваясь. Дым кольцами взлетел к потолку. – Дьявол – в людях.

Нередко реальность взрослой жизни – это попытки сделать все правильно, выглядящие со стороны глупо. Эти попытки напоминают пляску святого Витта: беспорядочные движения, вызванные болезнью, отдаленно напоминающие танец.

В приемной было безумно душно – электричество отключили еще с вечера, кондиционеры не работали.

На месте секретарши сидел майор Лазарев. С ним мы пересекались пару раз даже не в прошлой, в позапрошлой еще моей жизни, когда я был обычным «важняком».

– Ленька, сукин сын, – заорал майор на весь кабинет и полез ко мне навстречу. Бледные, потные и нервные куклы, в которых с трудом узнавались люди, неохотно расступались под его могучим нажимом. – Только не говори мне, что тебе не досталось билетика!

Мы обнялись – крепко, по-мужски коротко. Я улыбнулся – может, и не все так плохо?

– Серега, мне бы к Петрову, на пару минут.

– Не получится, извиняй, брат. Петров улетел на «Ковчег» еще позавчера, оставил Гонидзе. Гонидзе улетел вчера, оставил вместо себя Сечкина. Сечкин свалил утром, оставил вместо себя Крамарова, а у него должность маленькая, ему самому зеленой карты не положено – он-то никуда не денется. Так что если вопрос по билетикам, то должен тебя разочаровать, бананьев нема и не предвидится.

– А эти чего ждут? – я удивленно обвел рукой окружающих. Они отворачивались, делая вид, что я говорю не про них.

– Сам не понимаю, я им все уже раз сто сказал. Ждут, надеются и верят, – Лазарев жизнерадостно хохотнул. – Так ты за билетиком?

– Хрен с ним, с билетиком, я все понял. Ты сам когда на небо?

– А никогда. Гонидзе, сволочь, выдал мне только один – что я, жену и детей оставлю, что ли? Отдал карту младшему, пусть летит – ему еще жить и жить.

Мы попрощались и разошлись. Он – к секретарскому столу, я – на выход, через живую колышущуюся массу, которой уже сто раз было сказано: билетов нет и не будет.

– Ну что? – Нина нервно сжимала в руках сумку. За ней стояли в ряд четверо красавиц – Настя, Ленка, Женька и старшая, дуреха Лорка, из-за которой все так и случилось.

– В Пулково нет карт, я поеду в Касымово, мужики договорились, а вы летите сейчас.

Они ни на миг не усомнились в моих словах. Еще бы – всю жизнь верить, а сейчас ни с того ни с сего перестать?

– Пап, прости… – запоздало затянула Лора. – Если бы я осталась в Москве, у тебя бы не было проблем…

– Все, девчонки, прощаемся. Дайте карты, проверю.

На светло-салатных пластиковых карточках двадцать минут назад я вывел их имена – до этого билеты были анонимными, а теперь стали личными.

– Лень, береги себя, ты нам нужен, – Нина морщилась, чтобы не заплакать. – Ты мне нужен, слышишь? Я тебе сына рожу, вот клянусь, на этот раз точно сына, девочки, зажмите ушки – Леня, сукин сын, если ты не выберешься, я тебя на части разорву!

– Да выберусь, впервой, что ли? – я криво улыбнулся, потом обнял всех своих девчонок разом, развернулся и побежал, скрывая наворачивающиеся слезы.

Сдерживался несколько минут, пока бежал до своего внедорожника, а сев в машину, понял, что уже не хочу плакать. У меня была цель – Пушкин, там на аэродроме сидел Саня Левковец, насколько я знаю, старый еврей уйдет с корабля последним, переправив вначале всех своих – причем не престарелую тетю Рахиль с гигантским семейством, а ребят из «Бурана» и «Стрелы».

«УАЗ» шел по полю ровно, только поскрипывал чем-то неустановленным – впрочем, скрип на ходовые качества не влиял. Московское шоссе стояло намертво. Я свернул левее, прошел под трассой по рельсам переезда и помчал по путям – здесь пока пробки не было, хотя кто знает, что будет через пару часов?

Разминулся с отчаянно гудящим одиноким локомотивом, съехав по крутому откосу, дальше следовал вдоль ж/д.

На аэродром через новенькое, еще в лесах, здание аэропорта не полез – там и так скопилось несколько сотен желающих. Взял рюкзак с разрешенными десятью килограммами вещей, перемахнул через забор, мелькнул корочками перед очумевшим срочником, пробежал сотню метров до будки, в которой окопался Левковец.

Он сидел за раскладным столиком в гордом одиночестве, под столом – полуметровая старинная рация, на вешалке – китель, фуражка и короткий парик из собственных волос. Перед операцией по удалению опухоли, испуганный возможным увеличением плеши, он заказал его, а потом взял и не облысел.

– Леонид Воропаев, личный спасатель господина президента! Какими судьбами?

– Врут, все врут, – скороговоркой ответил я. – Нынешнего президента я даже не спасал, да и по прошлому дели на два, не ошибешься.

– И в Смольном террористов не ловил? И на Красной площади беснующуюся толпу голыми руками не останавливал?

– В Смольном – каюсь, а у мавзолея со мной была рота ОМОНа, там только совсем глупый не справился бы. Я не об этом, Саня. Нет лишнего билетика?

Левковец помрачнел.

– Ты же понимаешь, каждая карта – минус человек из списка. Тебе на кого?

– На себя. Своих всех отправил уже, – я с надеждой посмотрел на полковника.

– Для себя, говоришь… – Он поскреб ногтями подбородок. – А что, выгрызем. Ты-то нас потом еще раз десять спасешь, так что в убытке не останемся. Только объясни, как ты оказался без карты? В какую бы опалу ты не попал, ни за что не поверю, чтобы министр внутренних дел забыл тебя после событий в двенадцатом году. Он, конечно, сука, но в неблагодарности замечен не был.

Внезапно на столе включился гроб рации и залопотал то ли на французском, то ли на итальянском. Полковник приложил аппарат ладонью, и тот выключился.