Филип Пулман - Тайное содружество [litres]

Не удивительно, что новый способ обращения с алетиометром ее заинтересовал: это была отличная возможность отвлечься. Методика передавалась из уст в уста. Никто не знал, с чего все началось и кто это придумал, однако ходили слухи о невероятных научных прорывах, о настоящей революции в теории, о сенсационных случаях толкований без помощи книг. Выходит, книги не нужны, они просто лишние! И Лира втайне от всех начала экспериментировать.

На вторую ночь своего пребывания в трактире «Форель» она сидела в постели, опираясь на подушку, согнув колени и подоткнув со всех сторон одеяла. Алетиометр покоился в ее ладонях, сложенных чашечкой. Низкий скошенный потолок, обои в мелкий цветочек, ветхий коврик на полу у кровати – все было необычайно уютным и как будто давным-давно знакомым, а от мягкого желтого света нефтяной лампы казалось, что в комнате гораздо теплее, чем показывает термометр. Пан сидел под лампой; в старые добрые времена он бы свернулся теплым клубочком у Лиры на груди.

– Что ты делаешь? – спросил он.

В его голосе слышалась враждебность.

– Собираюсь снова опробовать новый метод.

– Зачем? В прошлый раз тебе от него стало плохо.

– Я хочу его исследовать. Открыть что-то новое.

– Мне этот новый метод не нравится. Не надо больше так делать.

– Но почему?

– Когда ты так делаешь, ты как будто пропадаешь. Я перестаю понимать, где ты. И мне кажется, ты и сама этого не понимаешь. Тебе не хватает воображения.

– Что-о?

– Будь у тебя побольше воображения, было бы не так плохо. Но…

– Да что ты говоришь?! С чего это ты решил, что у меня нет воображения?

– Я просто хочу сказать, что ты пытаешься от него избавиться и жить без него. А всё эти книги! Одна говорит, что его не существует, другая – что даже если и так, все равно неважно.

– Да нет же, нет…

– Ну, если тебя не интересует мое мнение, то и не спрашивай.

– Но я не… – Лира не знала, что сказать. Этот разговор выбил ее из колеи. А Пан бесстрастно смотрел на нее и ждал, что она скажет дальше. – Что же мне делать? – наконец воскликнула она.

Она имела в виду, что ей делать с Паном, как им все исправить. Но Пан понял ее иначе.

– Ну, предполагается, что нужно дать волю воображению, – ответил он. – Но для тебя это не так-то просто, да?

– Я не… на самом деле я… Слушай, Пан, я просто не понимаю, о чем ты. Мы как будто говорим на разных языках. Я не вижу связи…

– А кстати, что именно ты хотела посмотреть?

– Теперь уже и не знаю. Ты меня запутал. Но что-то где-то не так. И я хотела посмотреть – может, удастся выяснить, что именно.

Пан отвел глаза и медленно поводил хвостом из стороны в сторону, а потом просто отвернулся, запрыгнул на обитое ситцем кресло и уснул, свернувшись калачиком.

Значит, ей не хватает воображения? Она пытается от него избавиться? Ни разу за всю свою жизнь Лира не задумывалась, как у нее обстоят дела с этим качеством. А если бы задумалась, то, пожалуй, и признала бы, что за эту сторону ее личности отвечает, скорее, Пан, потому что сама по себе она была практичной, здравомыслящей, приземленной… Но откуда ей это было известно?

Все дело в том, что такой ее считали другие – или, по крайней мере, обращались с ней так, как если бы она была именно такой. У нее были друзья, которым, по ее мнению, воображения хватало: они были остроумными, говорили всякие удивительные вещи или много мечтали. Неужели она не такая? Очевидно, нет. Но кто бы мог подумать, как обидно будет услышать, что у нее нет воображения!

Правда, Пан сказал, что все это из-за тех самых книг. И действительно, «Гиперхоразмийцы» так и сочились презрением ко всем, у кого была художественная натура, кто сочинял стихи и говорил о «духовном». Значит, Готфрид Бранде подразумевал, что воображение и впрямь бесполезно? Лира не помнила, говорил ли он об этом прямо… Надо будет полистать книгу, проверить. Что до Саймона Талбота и его «Вечного лжеца», то его воображение было выставлено напоказ – и сводилось к очаровательным, но бессердечным играм с правдой. Это ошеломляло, кружило голову. Начинало казаться, что никакой ответственности вообще не существует, нет никаких последствий и бесспорных фактов.

Лира вздохнула. Она по-прежнему держала алетиометр в ладонях, рассеянно поглаживая большими пальцами его рифленые колесики, наслаждаясь знакомой тяжестью увесистого прибора, поворачивая его из стороны в сторону и любуясь бликами света на блестящем корпусе.

– Ну что ж, Пан, я пыталась, – сказала она вслух, хотя и очень тихо. – И ты тоже пытался, сколько мог. Но продолжать ты явно не можешь. Хотя на самом деле просто не хочешь. И что же мы будем делать? Так жить нельзя. Почему ты меня так ненавидишь? И почему я тебя ненавижу? Почему мы не можем просто быть вместе?

Ей уже расхотелось спать. На душе было тяжко, и сна ни в одном глазу.

– Ну ладно, – прошептала она. – Теперь уже неважно.

Она выпрямилась и сосредоточилась на алетиометре.

Между новым методом и классическим существовало два основных различия. Первое было связано с исходным положением стрелок на шкале. Классический метод требовал формулировать вопрос, направляя три стрелки на три разных символа, тем самым точно очерчивая суть проблемы. Новый же метод предлагал толкователю выбрать один-единственный символ и направить на него все три стрелки. Те, кто прошел классическую подготовку, считали, что это грубое нарушение традиций, не дающее надежных результатов. Треугольник, образованный тремя стрелками, служил прочным основанием для последовательной и методичной работы, тогда как одна-единственная опора, на которую толкователь рассчитывает при новом подходе, порождает дикий и непредсказуемый хаос значений, потому что игла начинает стремительно метаться между символами.

Второе различие было связано с настроем самого толкователя. При классическом подходе требовалось сосредоточенное, внимательное и, вместе с тем, расслабленное состояние ума. Научиться этому было непросто. К тому же часть внимания нужно было оставить для обращения к книгам, в которых описывались многочисленные значения каждого символа. Сторонники же нового метода утверждали, что книги вообще не нужны. Толкователь не должен ничего контролировать, а должен войти в состояние пассивного созерцания, когда нет ничего определенного и все возможно в равной степени. Именно поэтому и Ханне, и Лире пришлось остановиться почти сразу, едва они начали экспериментировать с новым методом. Обеих ужасно укачивало. И теперь, сидя в кровати и размышляя об этом, Лира вдруг засомневалась.

– А что, если все пойдет не так? – прошептала она. – Что, если я заблужусь и не смогу вернуться?

Да, такой риск существовал. Без твердой опоры, без прочного якоря можно было запросто утонуть в этом бушующем море.