Филип Пулман - Тайное содружество [litres]

Но тут луна открыла глаза, и хлынул из них серебряный свет. Так лежала она целую минуту, глядя на цыган с лопатами и мотыгами, – все молчали, потому как во рту у каждого был камень.

А потом и говорит:

– Ну, что, молодцы, время мне просыпаться, и спасибо всем, что меня нашли.

Тут же повсюду вокруг тысячи голосов тихо зашипели – это твари россыпью кинулись в свои зыбуны.

И засияла луна в доме своем, в небесах, и тропинка стала видна ясно, как днем.

Вот такое у нас там место, и потому лучше иметь друзей среди цыган, ежели собралась на Болота. Коли придешь сама, без дозволения, боглы и упыри тебя заберут, как пить дать. Но, судя по твоему лицу, ни единому слову моему ты не поверила.

– Еще как поверила, – запротестовала Лира. – Все очень похоже на правду.

Ничему она, конечно, не поверила. Если людей утешает вера в подобный вздор, пусть верят, вежливо думала она, хотя автор «Гиперхоразмийцев» презрительно скривился бы от одной этой мысли.

– Вы, молодые, не верите в тайное содружество, – сказал Брабандт. – По-вашему, это все химия да разные измерения. Для всего-то у вас есть объяснение, да только все они неверны.

– Какое еще тайное содружество?

– Так называют мир фейри, призраков и блуждающих огней, вот какое.

– Ну, блуждающих огней я ни разу не видела, зато встречала трех призраков, а еще меня фейри грудью кормила.

– Тебя – чего?!

– Фейри грудью кормила. Во время великого потопа, двадцать лет назад.

– Ты не можешь такое помнить!

– А я и не помню. Но мне сказали те, кто при этом был. Это была фейри из Темзы, хотела оставить меня себе, но ее обманули, и ей пришлось меня отпустить.

– Из Темзы-реки, говоришь? А звали ее как?

Лира попробовала припомнить, что Малкольм ей говорил.

– Диания, – сказала она. – Ее звали Диания!

– Так и есть! Черт меня раздери, так и есть! Это ейное имя, мало кто о том знает. И ты бы не знала, если б то не была чистая правда.

– Я вам и еще кое-что скажу. Ма Коста сказала мне, у меня ведьмино масло в душе. Когда я была маленькой, хотела стать цыганкой и говорить пыталась по-цыгански, а Ма Коста все смеялась и говорила, что цыганкой мне не быть, потому что я человек огня и у меня ведьмино масло в душе.

– Ну, раз она сама так сказала, стало быть, и это правда. С Ма Костой я бы спорить не стал. Что ты там готовишь?

– Угрей тушу. Наверняка уже готовы.

– Ну, тогда накрывай.

Он налил им обоим пива, и они принялись за еду.

– Мастер Брабандт, – заговорила Лира через некоторое время, – знаете такое слово, «актерракех»?

– Не цыганское это слово, – он покачал головой, – может, французское. На французский похоже, точно.

– А про Синий отель слышали? Не знаю, где это место, но оно как-то связано с деймонами.

– Вот про это слышал, – кивнул он. – Где-то в Леванте. Только это не отель никакой. Тысячу лет назад, а то и того больше, это был великий город с храмами, дворцами, базарами, парками, фонтанами и прочими красивыми вещами. Потом гунны пришли из степей – это такие поросшие травой равнины дальше к северу, тянутся, говорят, до бесконечности – и перебили весь народ в этом городе, мужчин, женщин и детей. Веками он стоял пустой. Люди верили, что там водятся призраки, и я бы не удивился. Никто не ходил туда, ни по доброй воле, ни за деньги. Но однажды путник – может, даже цыган – пришел оттуда и рассказывал странное: будто место и впрямь заколдованное, но только не призраки там водятся, а деймоны. Может, туда уходят деймоны мертвых… А почему его Синим отелем называют, не знаю. Есть, наверное, какая-то причина.

– Это тоже как-то… связано с тайным содружеством?

– А как же иначе?

Вот так и проводили они время, а «Португальская дева» подходила все ближе к Болотам.

Тем временем в Женеве Оливье Бонневиль уже начинал терять терпение. Новый метод чтения алетиометра наотрез отказывался выдавать хоть какую-то информацию о Лире. Поначалу все шло неплохо: Оливье не раз скрытно подглядывал за девушкой, но теперь между ними как будто оборвалась связь, провод провис.

Зато он ближе познакомился с этим новым методом. Например, оказалось, что он работает только в настоящем времени: открывает сами события, но никогда – их причины и следствия. Классический способ давал более полную картину, но ценой времени и трудоемких штудий, и толкование для него требовалось такое, на которое у Бонневиля не хватало терпения.

Марсель Деламар, его наниматель, требовал, чтобы Оливье отдавал все внимание предстоящему конгрессу, на который соберутся представители всех организаций Магистериума. Но поскольку идея собрать конгресс принадлежала самому Деламару, и свои истинные цели он раскрывать не собирался, зато был твердо намерен заставить конгресс принять нужные ему решения (и сплел для этого целую сеть сложных политических интриг), – Бонневиль на некоторое время остался почти без надзора.

Он решил подобраться к новому методу с другой стороны. Деламар дал ему фотограмму – Лира в компании других молодых женщин, все в форменных платьях, вероятно, на каком-то официальном университетском мероприятии. Все смотрели в камеру, стоя в лучах яркого солнца. Бонневиль вырезал Лиру из фотограммы, остальное выкинул: девицы были слишком английские, чтобы привлекать мужской взор. Возможно, если смотреть на изображение Лиры с алетиометром в руках, это поможет четче сосредоточиться на ее возможном местонахождении.

Проглотив разом несколько пилюль от морской болезни (на случай, если его опять затошнит), Оливье устроился в своей маленькой квартирке. За окном загорались вечерние огни. Он поставил все три стрелки на изображение совы и впился взглядом в фотограмму. Увы, ничего не вышло… по крайней мере, не так, как он надеялся. Его разум захлестнула метель других образов: каждый был игольной остроты в первое мгновение, но тут же растворялся, расплывался. Но в ту единственную секунду все они были похожи на Лиру.

Бонневиль прищурился и постарался удержать картинки в фокусе подольше, не давая им пропасть в последующей свистопляске. Все они были чем-то похожи на фотограммы: монохромные, вылинявшие или измятые, одни на фотографической бумаге, другие на газетной, то с профессиональным светом, то совсем обычные, будто сделанные человеком, не привыкшим держать камеру… На одних Лира кривилась и щурила глаза от яркого солнца. Другие явно были сделаны исподтишка, без ее ведома: на них Лира сидела в кафе, погруженная в мысли, или хохотала, идя рядом с каким-то молодым человеком, или смотрела по сторонам, готовясь перейти улицу. Разные периоды детства, потом юность – деймон всегда где-то рядом. На поздних фотограммах форма у него уже определилась: какой-то крупный грызун, насколько Бонневилю удалось различить.