Филип Пулман - Тайное содружество [litres]

Лире очень хотелось рассказать об этом Пану, обсудить удивительные выводы блестящего ума, пытавшегося отрицать объективную реальность и почти в этом преуспевшего… Но, увы, было слишком поздно. Она отложила книгу и попыталась думать, как Талбот. Его метод в основном состоял из утверждений: «Икс есть ( не более чем; не что иное как; только; всего лишь; просто и т. д.) Игрек», – и позволял с необычайной легкостью конструировать фразы типа: «то, что мы именуем реальностью, есть не более чем коллекция жалких подобий, удерживаемых вместе исключительно силой привычки».

И нет, это совершенно не работало, несмотря на то, что объяснения Талбота сопровождались примерами, цитатами и аргументами, каждый из которых был идеально разумен, казался неопровержимым и вроде бы подводил читателя все ближе к тому, чтобы тот согласился с основной – и на первый взгляд совершенно абсурдной – идеей, что демонов не существует.

Лиру его слова лишали равновесия – почти так же, как попытки читать алетиометр с помощью нового метода. Все, что раньше было устойчивым и неизменным, теперь болталось в воздухе, земля качалась у нее под ногами, и голова начинала кружиться.

Она закрыла «Вечного обманщика» и подумала о другой книге, которая тоже вызывала ярость Пана, – о «Гиперхоразмийцах» Готфрида Бранде. И впервые ей пришло в голову, что у этих писателей, возможно, гораздо больше общего, чем она думала. Даже знаменитая финальная фраза романа – «Все осталось тем же, чем было, – и не более того» – казалась позаимствованной у Талбота. И почему Лира не замечала этого раньше? Тут она вспомнила, что Пан именно об этом и пытался ей сказать.

Ей захотелось обсудить это с кем-нибудь. Схватив листок бумаги, они начала писать Малкольму… но, должно быть, уже слишком устала: в ее пересказе аргументы Талбота казались поверхностными и, в то же время, тяжеловесными, а описание «Гиперхоразмийцев» – запутанным и, что еще хуже, запутывающим читателя. Ни уверенность, ни легкость не почтили ее слог своим присутствием. Слова ложились на бумагу мертвым грузом. Лира сдалась, не закончив даже первого абзаца.

«Вот так, наверное, и чувствуешь себя, когда оказываешься во власти Призрака», – подумала она, снова вспомнив об ужасных паразитах, питавшихся жителями Читтагацце. Сейчас, когда Лира выросла, а Пан обрел постоянную форму, она была бы беззащитна перед ними, как любой взрослый этого злосчастного города. Саймон Талбот в Читтагацце не бывал и Призраков в «Вечном обманщике» не упоминал, но наверняка сумел бы остроумно и убедительно объяснить читателю, что Призраков тоже не существует.

Лира отложила ручку и разорвала начатое письмо. Вопрос, в общем-то, простой, подумала она: вселенная живая или мертвая?

Откуда-то издалека, с болот, донесся одинокий крик совы.

«Что это значит?» – невольно подумала Лира и тут же машинально ответила за Талбота неизбежным: «Абсолютно ничего». Несколько лет назад в Оксфорде она как-то повстречала деймона ведьмы… Это маленькое приключение навело ее на мысль, что все в мире что-то значит, нужно только уметь прочесть. О да, тогда вселенная была живой. Куда ни глянь, повсюду ее ждали тайные послания, и совиный крик на ночных болотах был полон скрытого смысла…

Так что же, она была неправа? Или всего лишь незрела, наивна, сентиментальна? Саймон Талбот, конечно, сказал бы: «И то, и другое», – причем так деликатно, очаровательно, весело… и убийственно.

Она не знала, что на это ответить. Ты просто крошечная икра сознания в океане вечной ночи, а твой деймон – не более чем проекция твоего же бессознательного, не существующая сама по себе, где бы она сейчас ни находилась. Лира почувствовала себя очень одинокой и несчастной – впрочем, почти как всегда. Ничего нового.

– И где же она?

Марсель Деламар задал вопрос с невероятным терпением. Свет лампы, стоявшей за его плечом, слепил Оливье Бонневиля, безжалостно подчеркивая блестящую от пота кожу, бледность молодого человека, которому явно было не по себе. Деламар с удовольствием отметил все эти детали. До конца сеанса он намеревался сделать жизнь своего работника еще более неудобной.

– Я не могу определить ее точное местонахождение! – отрезал Бонневиль. – Алетиометр так не работает. Понятно, что она путешествует и направляется на Восток. Большего вам никто не скажет.

– Почему? – еще один терпеливый вопрос.

– Потому что старый метод, которым вы хотите, чтобы я пользовался, по своей природе статичен. Он основан на наборе взаимосвязей, которые могут быть очень сложными, но, тем не менее, остаются фиксированными.

Он замолчал и встал.

– Куда это вы собрались? – поинтересовался Деламар.

– Черта с два я позволю допрашивать себя, да еще когда в глаза бьет этот свет. Я сяду там.

Он уселся на диван возле камина.

– Разрешите использовать новый метод, и я ее в два счета найду. – Бонневиль положил ноги на пуф, обитый гобеленовой тканью. – Новый метод динамичен, в нем заложено движение. Этим-то он и отличается от старого.

– Убери ноги и сядь лицом ко мне. Я должен видеть, врешь ты или нет.

Бонневиль в ответ растянулся на диване – голова на одном подлокотнике, ноги на другом. Бросив быстрый взгляд на Деламара, он умостился поудобнее, уставился в потолок и принялся лениво грызть ноготь.

– Скверно выглядишь, – заметил генеральный секретарь. – Как будто у тебя похмелье. Много пьешь?

– Как мило, что вы спросили, – отозвался Бонневиль.

– Ну?

– Что – ну?

Деламар глубоко вздохнул.

– Проку от тебя очень мало, – сказал он. – В последнем докладе почти нет полезной информации. Наше соглашение истекает в ближайшую пятницу – и оно действительно истечет, если ты не дашь мне что-нибудь по-настоящему важное.

– Соглашение? Какое еще соглашение?

– Соглашение, разрешающее тебе пользоваться алетиометром. Этой привилегии тебя легко можно лишить…

– Хотите его забрать? И много пользы вам это принесет? Здесь никто и вполовину так быстро не работает, даже со старым методом. Если вы…

– Дело уже не в скорости. Я тебе не доверяю. Некоторое время назад ты мог обеспечить нам преимущество, но ты распустился! Эта девчонка, Белаква, все время от нас ускользает, а ты даже…

– Очень хорошо. – Бонневиль вскочил. Его лицо было бледнее, чем обычно. – Поступайте, как знаете. Забирайте алетиометр. Пришлете за ним кого-нибудь утром. Сами же пожалеете. Будете извиняться, просить и умолять, а я даже пальцем не пошевельну. С меня хватит.

Он схватил с дивана подушку и, кажется, собирался швырнуть ее – может быть, даже в огонь, – но в конце концов бросил ее на пол и вихрем вылетел вон.

Деламар побарабанил пальцами по столу. Все прошло не так, как он планировал, и это его вина. Бонневиль снова его перехитрил… точнее, передерзил. К несчастью, мальчишка был совершенно прав: никто из остальных алетиометристов ему и в подметки не годился по быстроте и точности работы. Да и новым методом владел пока он один. Деламар этому методу не доверял, но он вынужден был признать: иногда тот давал поистине удивительные результаты. Бонневиль наверняка им пользовался, несмотря на запрет.