Джей Кристофф - Танцующая с бурей [litres]

Страх насквозь пронзил Кина, и он облизнул внезапно высохшие губы. Он узнал этот скафандр – узор в виде тигровых полос из филиграни цвета серого железа по шлифованной латуни. В каждом слове, которое произносил гильдиец, звучала властность. И, конечно же, он узнал лицо. В отличие от жестких инсектоидных шлемов большинства лотосменов, уставившаяся на него сложная маска выглядела почти по-человечески. Вылепленные брови и округлые щеки юноши в расцвете лет изготовлены из гладкой шлифованной латуни – идеальная симметрия, которая по всем правилам должна была бы выглядеть красиво. Но что-то нарушало гармонию. Возможно, пучок сегментированных кабелей, льющихся изо рта, словно внутри рвотной массы из желудка железного кальмара находился ребенок. Возможно, горящие красным светом глаза, отбрасывавшие кровавое сияние на совершенные, безупречные щеки. Как бы то ни было, Кин всегда боялся этого лица-маски.

Человек, возвышающийся над ним, был самым близким человеком отца Кина. Если бы они были обычными людьми, он мог бы забрать Кина к себе после смерти старого Киоши. Если бы Кин был обычным ребенком, никому бы не показалось странным, если бы он называл этого человека «дядей».

Но, будучи тем, кем он был, Кин обращался к нему по званию, как и все остальные.

– Сятей-гасира, – он пытался говорить спокойным сильным голосом, прикрыл кулак ладонью и поклонился, как мог. – Рупор Капитула Кигена почтил меня своим присутствием.

– Вы пришли в себя. Хорошо.

Огромная фигура перекинула несколько шариков на мехабаке у себя на груди, передавая сигнал в главный центр хранения данных в Главпункте, где тысячи передатчиков ежеминутно собирали и записывали тысячи единиц данных, направляя их в министерства связи, предписаний, закупок, распределения. Внося свою лепту в постоянный гул машин в голове каждого подключенного к системе. Биение машинного пульса – звук, с которым он прожил всю свою жизнь.

– Как ты себя чувствуешь?

– Все болит, – Кин снова дотронулся до бинтов. – Мучит жажда.

– Этого следовало ожидать после столь грандиозного приключения.

В голосе Сятей-гасиры не было и грамма радости. Кин моргнул, молча наблюдая, как щелкают шарики мехабака, катаясь взад-вперед по широкой груди с циферблатами.

– Когда радиомаяк твоей кожи передал сигнал бедствия, были опасения, что тебе пришел конец в Йиши. Но я-то знал, что это не так. Мы оба знаем, что тебя ждут великие дела, Киоши-сан.

Рукой в перчатке Сятей-гасира провел по металлическим перилам кровати, и от скрежета у Кина заломило зубы.

– Но кёдай «Сияющей славы» сообщил мне, что ты был наг, когда его войска обнаружили тебя. Ты был без кожи. В обществе девушки-хаданаси.

– Огонь, – Кин тяжело сглотнул, – повредил мою кожу. Пришлось ее снять – это было неизбежно, Сятей-гасира.

– Это прискорбно, Киоши-сан. – Сятей-гасира мотнул головой, и идеальные застывшие черты исказились пугающими тенями в красных отблесках. – Компрометация. Потеря доброго имени. Твоему отцу было бы стыдно увидеть, как его благословенное дитя упало так низко. Я рад, что он не дожил до этого дня. За такие проступки наказывают. Даже таких сятеев, как ты. В назидание другим сятеям. Тебя ждет наказание.

Кин глубоко вздохнул, пытаясь успокоить сердце, пытавшееся вырваться из груди.

– Я понимаю.

– Но наказание может быть смягчено милосердием. Возмездие за твое преступление может быть уменьшено благодаря твоему сотрудничеству.

Кин уже знал, что они попросят. На самом деле это была не просьба – это был приказ. И выбора у него не было. Он глубоко вздохнул, пытаясь вспомнить вкус чистого дождя, ощущение прохладного горного бриза на лице, черный шелк ее волос, струящихся на ветру. Затем он с трудом произнес слова, которые ему совсем не хотелось произносить.

– Что я должен сделать, Сятей-гасира?

– Девушка, с которой тебя нашли. Та, что приручила арашитору.

– Хай?

Нависающая над ним фигура наклонилась ниже.

– Расскажи мне все, что знаешь.

Тюрьма была вонючей выгребной ямой с жирными каменными стенами и затхлым воздухом. Забытая дыра, в которую правосудие Кигена всыпало преступников, оставшихся в живых после битв на арене или ожидавших казни – жалкие счастливчики. Крошечные камеры с чугунными решетками и сгнившей соломой на полу были набиты должниками и убийцами, мелкими воришками и бандитами. Ни солнечного света. Ни воздуха. Черствый хлеб, черная вода и голый камень вместо подушки.

Охранник у ворот бросил один взгляд на Хиро в золотой накидке, в шипящих и лязгающих доспехах о-ёрой, достал ключи и открыл ворота в тюрьму. Он двинулся вперед по сырому коридору, покачиваясь и оглядываясь через плечо каждые несколько футов, будто хотел убедиться, что они все еще следуют за ним. Он вел их вниз по извилистой лестнице в вонючую тьму. Свет факела в руке охранника распугивал мелких крыс, разбегавшихся из-под ног в разные стороны. Более крупные особи с хвостами толщиной с большой палец Юкико застывали на месте и вызывающе визжали. В одной из камер лотосовые мухи, жужжа, копошились в зловонном трупе. Юкико прикрыла рот и отвела глаза.

Охранник остановился в глубине тюремных недр, указав на дверь камеры в конце коридора. Махнув головой в сторону Хиро, он молча передал ему факел и отступил на почтительное расстояние. Юкико повернулась к железному самураю, кивнув в сторону камеры.

– Мне бы хотелось остаться с отцом наедине, лорд Хиро.

Он поклонился, вибрируя шестернями, с шипением выбрасывая дым чи.

– Как пожелаете, госпожа.

Медленно и тяжело ступая, она подошла к камере с высоко поднятым факелом. Сердце ее разорвалось от жалости, когда она увидела в клетке бледную сгорбленную фигуру, облаченную в рванье с пятнами рвоты. Серая землистая кожа, покрытая каплями пота. Тело дрожит и корчится в судорогах из-за отсутствия лотоса. Зубы стучат, подбородок прижат к груди, руки сложены на коленях – полностью погружен в собственный ад.

Юкико подошла ближе, но он даже не шелохнулся при приближении света.

– Отец? – рыдание замерло у нее на губах, горло перехватило.

Она опустилась на колени перед дверью камеры, закрепив факел между решетками. Блики света поползли по татуировкам Масару, и девятихвостый лис, казалось, затанцевал среди теней. Она протянула руку между прутьев, желая дотронуться до него. Из отхожего ведра в углу пахло так, что ее чуть не вырвало.

– Отец, – повторила она громче.

Он медленно поднял голову и прищурился на свету. На лицо грязными пучками свисали седые волосы. Сквозь маску отчуждения пробились признаки узнавания. Глаза его раскрылись, он моргнул и слегка приподнялся.