Светлана Тулина - Страшные сказки для дочерей кимерийца [СИ]

А подушек, кстати, что-то многовато накидали, словно в любовное гнездышко высокородной жрицы Дэркето попал. Они что в этой повозке перевозить намерены — монаршью особу или корзину тухлых яиц?!

Конан на какое-то время впал в несвойственную ему растерянность, не понимая толком, чего же ему больше хочется — злиться или смеяться. Правда, успел подозвать Стекса и распорядиться насчет Аорха — все равно ведь никого другого зверюга к себе не подпустит.

Жаль, конечно, что не удастся самолично присмотреть за Лайне, но от неё сегодня вроде бы сюрпризов ожидать рановато — умаявшаяся вчера, она, скорее всего, сегодня весь день будет необычайно тиха и послушна. Нет, никаких сюрпризов от младшенькой Конан не ждал. И оказался прав.

Сюрпризы поджидали в дороге.

Причем с той стороны, о которой Конан менее всего был склонен и думать.

Нет, он, конечно же, предполагал, что езда в карете несколько более медленна, чем верхом, к тому же на свежих застоявшихся лошадях, но чтобы настолько!..

Сначала он думал, что так медленно кавалькада передвигается из-за тесноты улочек окружившего Малый Форт городка. Но скорость не увеличилась и тогда, когда вместо дробного перестука мостовой под колесами кареты запылила просёлочная дорога. Столь неспешный аллюр, более подходящий похоронной процессии, задавали разряженные местные стражники, неторопливо ехавшие во главе. И, похоже, они вовсе не собирались понукать лошадей. Наоборот — придерживали, если те вдруг сами по себе слегка убыстряли шаг.

Какое-то время Конан разглядывал в окошко медленно уплывающие назад окрестности, а потом подозвал Стекса — благо тот ехал рядом с каретой. И попросил его узнать причину такой скорости, достойной разве что престарелых виноградных улиток. Обрадованный Стекс, которого и самого подобная медлительность раздражала, ускакал вперед, но очень быстро вернулся, крайне раздосадованный.

Стражники утверждали, что увеличить скорость передвижения никак не возможно, у них личный приказ начальника Асгалунской стражи — ограничиваться медленной рысью, чуть ли не шагом, для пущей сохранности в полном здравии особы великого короля аквилонского.

Конан с досады сплюнул в окно — не на шелковые же подушки плевать? Двадцать зим назад он послал бы всех куда подальше, вытряхнул бы возничего прямо в дорожную пыль и, заняв его место, показал бы этим изнеженным шемитским горе-стражникам настоящую скачку.

И, скорее всего, загнал бы непривычных к подобному обращению лошадей. Или карету разбил, что было бы вообще вопиющей неблагодарностью — она наверняка немалых денег стоит, вон, даже золотого аквилонского льва на дверцу приколотили, старались угодить великому королю.

Нет уж!

Не стоит лишний раз подтверждать свою и без того достаточно варварскую репутацию.

Конан поудобнее устроился в мягких подушках, закрыл глаза. И не заметил, как задремал. Что было вовсе не мудрено — всю ночь он пьянствовал с офицерами Малого Форта, среди которых у Конана неожиданно обнаружился старинный друг, знакомый по славным шадизарским временам, они вместе тогда по окрестностям безобразничали.

Надо же, как тесен мир! Не выпить за подобную встречу было бы крайне нехорошей приметой. А зачем нам плохие предзнаменования в самом начале пути? Вот они и выпили. А потом еще выпили — уже за будущие встречи. И еще. А потом пели песни. А уже совсем потом кто-то из молодых офицеров затеял состязание на мечах — тут уж и Конан не утерпел. Хорошо, короче, погуляли. Душевно. До сих пор в голове гудит и плечи ноют — еще бы! Помаши-ка почти что три колокола подряд огромным двуручником, сразу от пятерых отмахиваясь! Как после такого не заснуть на непривычно мягких шелковых подушках под мерное поскрипывание деревянных колес непривычно благоустроенной кареты?..

И вот там-то, на самой грани яви и сна, и посетила его впервые эта странная мысль.

«За кого они меня принимают?..»

Утомленный бессонной ночью и укачанный мерным неторопливым движением, он не видел, как в неплотно затянутое шторкой окошко королевской повозки заглянул один из стражников-шемитов, присланных в составе эскорта. Стражник довольно долго ехал рядом с каретой, посматривая на спящего короля. Конан спал на спине, закрыв лицо беретом с вышитой золотой короной. Только торчала из-под берета в затянутый шелком потолок коротко подстриженная седая борода да дергался кадык на морщинистой шее.

Стражника окликнул кто-то из сородичей — довольно громко окликнул. Стражник вздрогнул и бросил вороватый взгляд внутрь кареты, словно опасаясь быть застигнутым врасплох за не слишком достойным занятием. Но король не проснулся, всхрапнул только. Стражник улыбнулся довольно и успокоенно, отъехал к своим. Улыбочка у него была кривоватой и понимающей.

Он увидел все, что хотел увидеть.

— За кого они меня принимают?!

Пришедшую вчера в полусне мысль Конан огласил уже к вечеру следующего дня, увидев паланкин. Негромко, правда, огласил, но стоявший рядом Квентий услышал, сделал большие глаза и усмехнулся в рыжие усы. Понимать своего начальника малой стражи Конан давно уже научился без лишних слов. Вот и сейчас было ясно, что Квентий советует во всем подчиняться местному этикету — мало ли какие изменения у них тут произошли за последнее время?

Паланкин Конану подали для того, чтобы облегчить преодоление последней сотни шагов от кареты до зала аудиенций. Конан совсем было уже собирался вспылить и как следует отдубасить носильщиков тем, что останется от паланкина после столкновения его с одной из дворцовых стен, но под осуждающим взглядом начальника малой стражи делать этого не стал. «Ты не дома, — говорил ему этот взгляд, — здесь свои правила. И, если Зиллах желает оказать своему гостю подобную честь, — верхом самой черной неблагодарности будет от оной чести отказаться». Конан буркнул себе в бороду неразборчивое, зло сощурил глаза и полез в паланкин.

Его настроение испортилось окончательно, когда несколько позже он обнаружил, что из всех присутствующих на Малой аудиенции коронованных особ подобного рода честь оказана была лишь ему одному.

Он начал догадываться.

А во время последовавшего за аудиенцией торжественного обеда догадка его получила весьма неприятное подтверждение…

— Он стар. Шестьдесят четыре зимы — возраст более чем почтенный.

Два человека стояли на верхней галерее пиршественного зала, глядя вниз. Во время торжественных официальных пиров на этой галерее располагались лучники или музыканты — в зависимости от того, с кем именно пировали хозяева замка и в чьих услугах они в данную минуту нуждались больше. Один из наблюдателей, тот, что постройнее и помоложе, был в форме стражника. Второй, более крупный и представительный — в бархатном черном плаще с капюшоном. Оба они смотрели вниз, на освещенный неверным пляшущим светом факелов пиршественный стол и сидящих за ним людей. Вернее — на одного человека.