Сергей Игнатьев - Зеркало воды [сборник litres]

Я ждал, жуя папиросу и держась в стороне от штабных. Плевать им было на мой молодцеватый вид и на мои новые сапоги. Меня не замечали, и я даже был рад этому.

Наконец полковник принял меня.

– Вольноопределяющийся Савельев по вашему приказ…

– Вольно! – нервно оборвал он, кривя тонкий безгубый рот. – Садитесь же! Не до церемоний.

На залысом лбу его играли глубокие морщины, а на впалых щеках горели лихорадочные красные пятна. Говорил он быстро, тихо и с каким-то усилием. Должно быть, так говорит человек, который едва сдерживается, чтобы не вцепиться вам в горло и не начать душить.

Я слушал внимательно, глядя, как этот усталый нервный человек царапает скрюченными пальцами, терзает ногтями драный подлокотник кресла. За ним я и раньше замечал эту привычку, но в этот раз особенно бросилось в глаза. Когда полковник закончил, я браво откозырял, щелкнул каблуками и торопливо отбыл.

Дело действительно оказалось выходящим из ряда вон. На носу наступление, людей не хватает, а я отличился вчера, да и опытом не обделен, поэтому мне приказ – брать десяток разведчиков и нашего вчерашнего незваного гостя и отправляться с ним к Покровке. А в Покровке кто? Верно, красные.

Да и вообще, ежели посмотреть без лирики, дела наши плохи. Командует нами живая легенда, грозный адмирал и покоритель полярных снегов, который воевать на родной земле, как оказалось, совсем не умеет. А умеет только истреблять нещадно мирное население и говорить красивые слова. Все перемешалось, здесь красные, а здесь наши, а здесь снова красные, а тут союзники, а вот тут вообще не пойми кто, но они тоже стреляют по нам.

Но дело было срочное, полковник был скуп на детали, и остальные подробности задания мне пришлось выслушивать от моего вчерашнего пленника, который по причуде судьбы теперь оказался вроде как моим начальником. Он присоединился ко мне у штабного вагона, и мы немедленно отправились к позициям.

Оказался он профессором Его Императорского Величества Академии Наук. Пробирался к нам, а третьего дня, уже в самом конце пути, попался красным. Чудом бежал от них. Блуждая по лесу, опять-таки чудом выбрался на мой разъезд. Так мы его вчера и сцапали на опушке – покрытый снегом бесформенный куль ехал, завалясь на гриву усталого коня. Выглядел он плохо, большие темные глаза горели сквозь складки башлыка болезненным огнем.

Вчера я уже успел допросить его, а теперь мы говорили почти по-товарищески. На шпиона он не был похож. Типичнейший представитель нашей научной интеллигенции. Его изрядно потрепало, но некоторые характерные классовые признаки остались – некогда ухоженные белые усы и эспаньолка, чудом уцелевшее пенсне на носу. Только вместо белого халата или шлафрока на нем теперь потертый полушубок с чужого плеча.

Полковник ему сразу поверил, произошел между ними откровенный разговор. Надо думать, старичок владеет необыкновенным даром убеждения. Что же, если полковник ему верит – пристало ли сомневаться мне?

Оказавшись в расположении, я немедленно собрал десяток ребят, из самых лихих. В сгущающихся сумерках мы тронулись в сторону Покровки.

В Покровке приказано было выяснить местоположение неких материалов чрезвычайной важности, которые старичок вывез аж из Москвы и так спешил доставить к нам. Да вот красные помешали, отобрали ценный груз. Теперь нам приказ – обнаружить местоположение сих ценных материалов и по возможности у неприятеля отбить. А лучше выкрасть по-тихому. Дело привычное.

А вышло совсем скверно. Предприятие наше провалилось, даже и не начавшись. На подступах к Покровке начали густо валить хлопья мокрого снега, мы сбились с пути и нарвались на большевистскую засаду. Завязалась перестрелка, спешились, рассыпались между древесных стволов, залегли, прикрывшись лошадьми…

А дальше была яркая вспышка, и будто бы суровый северный атлант, вдохновленный лозунгами большевиков, устал держать небо и с силой обрушил его мне на голову.

Я хотел было вскрикнуть, но навалилась тьма.

Придя в себя, я дернулся от боли, но пошевелиться не смог. Голова болела так, что я с ужасом решил: пробита кость. Старичок стал успокаивать меня и уверять, что это всего лишь неопасная ссадина. Однако именно из-за этой ссадины от большевистского приклада я теперь лежал, связанный, на гнилой соломе и слушал, как скрипят за бревенчатой стеной по снегу валенки часового. Нас двоих захватили в плен, заперли в каком-то амбаре на окраине Покровки, а что с остальными разведчиками – неизвестно.

Боль терзала меня, перед глазами ходили цветные круги.

Должно быть, легкое сотрясение, предположил сочувственно старичок, ощупывая мне голову холодными пальцами. «Лежите спокойнее, милостивый государь, пройдет».

Я обмишурился, опростоволосился, обделался. Впервые за мои двадцать с небольшим я вот так очевидно сел в лужу. И сразу по-крупному. Раньше со мной такого не случалось. Я не без основания считал себя лихим парнем, баловнем судьбы.

Мы лежали на прелой соломе, в кромешной темноте, и я думал о том, что на рассвете нас, скорее всего, расстреляют, как это принято у наших визави. Но перед этим наверняка попробуют допросить. Я лежал и не мог выбрать, что хуже.

Среди ночи двери в сарай распахнулись. На пороге в свете фонарей возник молодой человек с малиновыми щеками, в шубе поверх хрустящей черной кожи и в такой же черной кожаной фуражке с красной звездой.

– Вот они, голубчики, – светя мне в лицо, пояснил ему боец с лопатообразной бородой.

– Встать! – приказал человек в черной коже, подходя.

И тут я, к своему ужасу, узнал в нем Митеньку Несвицкого, моего гимназического товарища.

– Витя, ты? – спросил он изумленно.

– Я.

– Какими судьбами?!

– Как видишь.

Последовал дальнейший разговор в том же духе. Будто и не идет война, а встретились мы где-нибудь посреди Тверского бульвара, на вечернем променаде.

Не обращая внимания на второго пленника, Несвицкий потащил меня в командирскую избу. Командиром в Покровке был он. В избе он развязал мне руки. Мы выпили по стакану мутного самогона, закусили круто посоленными мятыми картошками и ноздреватым серым хлебом.

– Право, рад тебя видеть, – тараторил Митенька. – Как ты возмужал и вытянулся! Не встречал ли еще кого из наших? Нет ли вестей от родных? А что там у вас поговаривают, скоро ли война кончится? – И так далее. Он всегда был словоохотлив.

В общем, мы неплохо посидели. Однако под конец Несвицкий, пуще прежнего раскрасневшийся от выпитого самогона и от разговора, несколько смазал впечатление от встречи.

Он сказал:

– Ты знаешь, Витя, мое отношение к тебе. Поверь, я всегда был тебе самым преданным товарищем, но… у меня приказ: в ответ на последние действия контрреволюционеров расстреливать белую сволочь на месте.