Сергей Игнатьев - Зеркало воды [сборник litres]

Прилив завертел её – и потащил к острым рифам.

Мисс Люггер сама не поняла, как оказалась на улице – в одном летнем платье, в туфлях на босу ногу. В руке она сжимала тот самый билет. Дата и время теперь были видны так чётко, словно только напечатанные: канун Рождества, три часа ночи.

«Сегодня».

Едва переставляя немеющие ноги, мисс Люггер побрела наугад, не особенно надеясь отыскать Вокзальную площадь. Поезда в Форесте не ходили.

А на чужаков всем было плевать.

Вьюга бросалась на неё, как ревнивая старуха, пытаясь выцарапать глаза. Откуда-то справа и сверху бил настырный жёлтый свет; «Луна», – успела подумать мисс Люггер, заваливаясь в сугроб, и тут же возразила сама себе: да какая же луна в такую погоду.

И в этот самый момент навязчивое бормотание вьюги перекрыл долгий, протяжный гудок поезда.

Тут же брусчатка взбрыкнула и выгнулась уступом, создавая длинную ровную платформу. Под снегом проклюнулись рельсы, и мгновенно поросли голубоватым вьюнком, пышным клевером и красноватыми веточками тимьяна. Небо расчистилось, точно кто-то огромный разом сдул облака с города.

К станции медленно и плавно причалил старинный поезд, величавый и стремительный, будто корабль под парусом.

Мисс Люггер поднялась на ноги, чувствуя странную лёгкость, и шагнула на подножку. Затем протянула билет в чёрную пустоту тамбура. Билет приняли две руки в белых перчатках, а затем знакомый голос произнёс:

– С прибытием, Лидия Люггер. А я уже думал, что ты не придёшь.

Его она узнала сразу.

– Симон.

– Проводник, – улыбнулся он, прикоснувшись к козырьку фуражки. – Идём. Ты едва не опоздала.

Симон проводил её в купе, а затем принёс большую пузатую чашку с травяным чаем. Под потолком кружились золотистые искры, и это оказался единственный источник света, колдовского и неверного. Мисс Люггер сделала маленький глоток и уставилась в окно; оно было затянуто изморозью, и всё, что можно было разглядеть за ним – непроглядная темень и цепочка огоньков.

– Чего ты хочешь, мисс Люггер, Морская Малютка? – произнёс Симон, глядя на неё. В дверях стоял ещё один не-человек, одновременно похожий и непохожий на него. Но стоило прозвучать тихому «Уилл, не сейчас», как он исчез.

– Уехать, – резко откликнулась мисс Люггер. – Далеко-далеко. И никогда не возвращаться.

Симон только покачал головой.

– А на самом деле?

Он перегнулся через откидной столик и приложил ладонь к стеклу, затем медленно провёл слева направо. Изморозь плавилась от горячего прикосновения. И там, в маленьком оттаявшем окошке, окружённом белым ореолом инея, виден был пустой вокзал в Форесте. На платформе сидел человек в потрёпанном пальто, скорее седой, нежели светловолосый. Время от времени он глядел на часы, а затем замирал вновь – волшебное изваяние в призрачном свете фонаря.

«Ждёт меня», – подумала мисс Люггер.

Чай уже почти не горчил.

Она представила себе долгие странствия, без причины и цели; дальние страны, волшебные города, океан – да, безбрежный океан, где на горизонте волны встречаются с небом.

Без цели.

Без цели…

– Так чего же ты хочешь, Лидия Люггер? – повторил Симон, улыбаясь.

– Быть нужной, – прошептала она, упираясь лбом в заиндевевшее стекло. – Быть нужной и никогда не оставаться одной.

Симон Ландфрид вышел из купе.

Лидия Люггер закрыла глаза и выбрала себе новое имя.

…Поезд прибывал точно в срок и отправлялся по расписанию – таковы были правила. Когда Шасс-Маре [1] Шасс-Маре – от фр. chasse-marée, «охотники за приливами». Тип двухмачтового парусника, также называемого люггером. сошла на перрон, прижимая к себе увесистый саквояж, она не надеялась увидеть кого-то из знакомых.

Однако её ждали.

– Долго же ты.

В волосах у него прибавилось седины, а на лице – пятен сажи. Однако взгляд сиял ярче прежнего – бледным золотом, солнечным золотом, и Шасс-Маре знала, что теперь у неё такие же глаза.

Она глубоко вздохнула, оглядела площадь – и наконец позволила себе улыбнуться:

– Я вернулась.

Вестовой застал меня врасплох. Я только-только натянул для примерки новые сапоги, щегольские, из отличной кожи, задорно лязгающие коваными подметками. Цаплей вышагивал по избе, никак не мог налюбоваться на собственные ноги. Изготовил мне сапоги кудесник Прошка из второго эскадрона в обмен на серебряный брегет с гравировкою. Посреди примерки и вышагиваний по избе взад-вперед и раздался требовательный стук в дверь.

На пороге стоял рыжий казак в мохнатой шапке, с совершенно разбойничьим лицом. «Господин вольноопределяющийся, полковник вас к себе требуют, срочно».

Я даже порадовался. Мол, как раз сапоги новые, предстану в штабе молодцом. С этой ободряющей мыслью я надел шинель, перепоясался, пристегнул шашку и обмотал голову башлыком. Вышли из избы, навстречу морозу, низкому серому небу и злой снежной крупе, вьющей причудливые хороводы.

Прислушиваясь к тревожному гулу канонады, доносящемуся откуда-то из-за горизонта, поехали верхами к станции, где стоял под белой снежной шапкой штабной поезд.

Расспрашивая в дороге словоохотливого казака, я узнал, что пленный, которого захватил вчера мой разъезд, оказался важной птицей. «Их превосходительство там по стенкам бегают, что твоя белка, и по матери песочат – заслушаисси», – смеялся казак.

Потом он повел речь про некий аппарат, который якобы «лучами прижгеть по всей Расее, так што только бесы все сгорят к куям, а христьянский народ спасется». Насколько я понял из его пересыпанной бранью речи, аппарат этот был каким-то образом связан со вчерашним пленником. Вот они, дикие степные головы. Какие только небылицы в них не рождаются. Мы с ними воюем плечом к плечу против этих самых «бесов», но что им все наши терзания, сомнения и духовные поиски? Война для них привычна, бунт у них в крови.

Когда мы доехали наконец до штабного поезда, я тысячу раз успел проклясть новые сапоги. Стужа стояла совершенно зверская, приходилось попеременно напрягать все мышцы и шевелить внутри сапог замерзающими пальцами ног. Я решил сразу по возвращении из штаба идти к Прошке и требовать с него валенки. Хоть тот брегет мне и легко достался и был к тому же окончательно сломан. Впрочем, к черту.

В штабном поезде было тепло, светло, пахло хорошим табаком, вином и французским одеколоном. Полковник принимал в одном из головных вагонов, разделенном на две части перегородкой. В той части, что служила приемной, меня больше всего поразило наличие бильярда. Господа офицеры, утопая в клубах табачного дыма и переговариваясь по-французски, изволили гонять шары. Выглядело очень мило, если вспомнить, что творится в получасе езды отсюда, на заметенных снегом позициях.