Кассандра Клэр - Королева воздуха и тьмы [litres]

Слишком многое успело измениться.

– Что с тобой происходит? – спросила она.

– Понятия не имею, о чем ты. Я оплакиваю свою сестру. Как я, по-твоему, должен себя вести?

– Только не так, – отрезала она. – Я твой парабатай. Я всегда чувствую, если что-то не в порядке. А горе – это не «не в порядке». Горе – это то, что чувствую сейчас я, и что ты сам чувствовал еще вчера ночью… Но Джулиан, сейчас от тебя не этим пахнет. И это пугает меня.

Джулиан некоторое время молчал.

– Прозвучит странно, – сказал он наконец, – но можно я до тебя дотронусь?

Эмма шагнула вперед и встала между его коленей – протяни руку и коснешься.

– Да.

Он положил ладони ей на бедра, сразу над ремнем джинсов. Привлек ее к себе. Она мягко обхватила руками его щеки, коснулась острых скул. Он закрыл глаза, ресницы порхнули по пальцам. Что такое, Джулиан, подумала она, в чем дело? Он и раньше иногда что-то скрывал от нее… Но теперь ощущение было такое, словно он прятал от нее целую жизнь, годами. Иногда он казался ей книгой на незнакомом языке… а теперь превратился в книгу, не только закрытую, но и запертую на десяток тяжелых замков.

Джулиан ткнулся головой в Эмму – она почувствовала волны его мягких волос, – потом поднял голову. Горячее дыхание проникло сквозь ткань, добралось до кожи. Он слегка поцеловал ее в живот – Эмма почувствовала дрожь. Когда их глаза снова встретились, его взгляд был лихорадочен и светел.

– Думаю, я решил нашу проблему, – негромко сказал он.

Она одним махом отмела желание, смятение, гнев – весь комок перепутанных чувств.

– О чем ты?

– Когда умер Роберт Лайтвуд, мы потеряли единственный шанс отправиться в изгнание. Я надеялся, что горе и боль заставят меня разлюбить тебя…

Его руки все еще лежали у нее на бедрах, но утешения это не приносило – слишком безжизненный был у него голос.

– …но этого не произошло. Ты и сама знаешь. Вчера ночью…

– …мы остановились, – перебила она, вспыхивая.

Душ, перепутанные простыни, вкус его поцелуев – соль и мыло…

– Дело не в том, что мы делаем, а в том, что чувствуем. Ничто не сумело заставить меня перестать тебя любить. Даже оборотов сбавить и то не вышло. Мне пришлось это исправить.

В животе у нее завязался холодный узел.

– И что же ты сделал?

– Пошел к Магнусу. Он согласился наложить чары. Сказал, что у этого вида магии – когда вмешиваешься в человеческие чувства – бывают опасные последствия, но…

– Вмешиваешься в человеческие чувства? – Эмма отшатнулась, его руки упали. – Да о чем ты говоришь?

– Он их убрал, – сказал Джулиан. – Мои эмоции. Мои чувства к тебе. Их больше нет.

– Не понимаю…

Интересно, почему люди всегда это говорят, когда ясно, что все они прекрасно поняли? Только сейчас Эмма поняла, почему. Потому что не хотят понимать. Это способ сказать: нет, не может быть! Ты не мог иметь в виду это . Только не то, что ты сейчас сказал…

Скажи, что это неправда.

– Если наши чувства не взаимны, значит, проблемы нет, – сказал Джулиан. – Проклятие больше не будет работать.

– Возможно, – она протяжно и хрипло втянула воздух. – Но дело не только в том, что ты чувствуешь ко мне. Ты стал другим, Джулиан. Ты даже не стал спорить с Джиа насчет детей…

Он слегка удивился.

– Да, кажется, не стал, – он поднялся, протянул ей руку, но Эмма отшатнулась; и его рука снова упала. – Магнус сказал, оно не слишком точно работает. Что в этом-то и проблема. Настоящие любовные чары, привороты, которые заставляют в кого-то влюбиться, – это черная магия. Они навязывают человеку эмоцию. То, что он сделал со мной, – почти полная противоположность: он мне ничего не навязывал. Я просил, но он сказал, что эмоции не единичны, и заклинаний на «отменить любовь» просто не бывает. Все чувства связаны с другими чувствами, а они – с мыслями и с тем, кто ты вообще такой.

Он махнул рукой: на запястье что-то мелькнуло… Красная ниточка или лоскуток.

– Он сказал, что постарается воздействовать только на часть моих эмоций… ту, что связана с эросом. На романтическую любовь. Но предупредил, что и все остальные мои чувства, возможно, тоже заденет.

– И как, задело? – полюбопытствовала Эмма.

Он нахмурился – и тут сердце у нее разорвалось пополам, потому что это была эмоция. Всего лишь удивление или огорчение – но эмоция.

– Между мной и всем остальным словно стеклянная стена, – признался он. – И между всеми остальными тоже. Гнев все еще здесь, со мной – я легко его чувствую. Я злился на Джиа. И когда полез на костер за Таем, это был просто рефлекс – его надо защитить, и все. Там не было ни одной сознательной мысли.

Он рассеянно поглядел на свои перевязанные ладони.

– Я все еще горюю по Ливви, но это вполне переносимо. Мне снова есть чем дышать. А ты…

– А мы, – мрачно поправила его Эмма.

– Я знаю, что любил тебя. Но больше не чувствую этого.

Значит, любил. Услышать глагол «любить» в прошедшем времени – все равно что получить удар в грудь. Эмма отступила еще на шаг. Все, надо убираться отсюда.

– Моли меня не покидать тебя , – проговорила Эмма. – Но ты меня покинул. Ты бросил меня, Джулиан.

– Эмма, стоп. Вчера ночью, когда я пошел к Магнусу… проклятие уже сбывалось. Я чувствовал это. Я знал. Я не вынес бы, если бы умер кто-нибудь еще…

– Я ни за что не согласилась бы остаться тут, с тобой, если бы знала, что ты натворил, – сказала Эмма. – Мог бы, по крайней мере, мне сказать. Честность – не эмоция, Джулиан.

Кажется, он все-таки вздрогнул… хотя, возможно, просто удивился.

– Эмма…

– Довольно.

Она выбежала из комнаты.

Она же вовсе не ждет Гвина, сказала себе Диана. И определенно не сидит у себя на кровати за полночь в симпатичном шелковом топе, который вдруг нашла в шкафу (хотя ей давно уже полагалось влезть в нормальную домашнюю пижаму)… ну, вернее, сидит, но исключительно потому, что решила почистить холодное оружие.

И верно – на покрывале было разложено три или четыре меча, которые она усердно полировала, словно надеялась вернуть им былую славу. Когда-то на них были вытравлены переплетенные розы, звезды, цветы, тернии, но за долгие годы гравировка потемнела и обесцветилась. Ей даже было немного стыдно за такое небрежение отцовским магазином… и этот стыд мешался с другим, старым, знакомым, который она ощущала всегда при мысли о родителях.

Было время, когда она всего только и хотела что быть Дианой и владеть «Стрелой Дианы»; когда у нее душа болела за Идрис и за шанс быть самой собой в родном краю Сумеречных охотников. Теперь ее снедала тревога, которой в той, прошлой жизни места не было. Ей стало тесно в прежних надеждах, словно в платье, из которого она уже выросла. Возможно, и из мечты тоже можно вырасти, когда у тебя расширяются горизонты.