Дмитрий Байкалов - Живи, Донбасс!

Глеб открыл глаза и посмотрел на мальчишку, своего ровесника, в форме контролёра. Только вот странная какая-то форма была, непривычная. Может, довоенная? У Глеба что-то ойкнуло в груди. Он огляделся. Ни Кофмана, ни Березина. Вагон… едет по знакомому маршруту… люди… Люди какие-то странные. Одеты необычно. Почти все в джинсах, настоящих, фирмовых. У многих в ушах крошечные наушники — радио? А почему некоторые наушники без проводов? Слуховые аппараты? А вон человек… он что, по рации говорит? Крошечной такой, со светящимся экраном… А вон мужчина в оранжевой рубашке — такой же крошечной рацией… фотографирует вид за окном?

Это как? Он где?

Контролёр тем временем ждал, с неожиданной опаской поглядывая на него.

— Нет у меня билета, — сказал Глеб, — и не надо. Я же тут работаю, на ДЖД.

Почему-то я ему сразу поверил. Мы вначале поговорили в вагоне, потом вышли на «Шахтёрской». Я махнул рукой Вальке — мол, извини, надо остаться. Тот удивился, но расспрашивать не стал.

— Так ты в семьдесят девятом живёшь? — спросил я. — Сорок лет назад? Прочитал книжку, захотел в будущее попасть — и попал?

Глеб махнул рукой.

— Всё не так! Я в прошлое хотел. На Великую Отечественную. С фашистами воевать!

— Ты что, дурак? — спросил я без всякой вежливости. — У вас мир и Олимпиада! И война кончилась давно, победой! А ты — на войну захотел?

Вначале Глеб надулся и явно хотел что-то резкое ответить. А потом вздохнул.

— Ты не понимаешь. Это всё Васильков. Ну… есть такой… одноклассник. Начал меня высмеивать — мол, «паровоз-герой»… никакой войны нет и не будет… Я и разозлился. Захотел доказать.

— Друг? — спросил я.

Глеб вначале весь вскинулся, потом отвернулся.

— Был другом. Теперь враг. Как понял?

— На врагов так не сердятся, — объяснил я. — А чего поссорились?

— Я пошутил, он обиделся, я снова пошутил, — объяснил Глеб. Явно не хотелось ему вдаваться в детали. — Надо иметь чувство юмора. Теперь мы враги до смерти.

Вот же балбес! Мне даже завидно стало, что этот вихрастый парень может быть таким… дитём.

— Не надо до смерти, — сказал я. — И бросаться воевать, чтобы кому-то чего-то доказывать, — глупо.

— Прям такой умный, — обиделся Глеб.

— Да, — сказал я. — Потому что я знаю, что это такое — война и что такое «до смерти» тоже. И на Великую Отечественную ты бы на паровозе не попал. До войны Детская железная дорога в другом месте была.

— Подумаешь, в другом… — пробормотал Глеб. — А с кем вы воюете?

— С фашистами.

— С какими? — он требовательно посмотрел на меня.

И я растерялся даже. Вот как ему сказать? С фашистами, которые из Киева и Харькова? Которые с нами на одном языке говорят, которые к нам на футбол ездили?

— Нельзя тебе этого знать, — сказал я веско. — А то иначе вернёшься к себе, зная будущее, и мир изменится!

Вот так вот. Не только он фантастику любит.

— Может, я изменю — и войны не будет? — сказал Глеб.

— Ага. А если наоборот — ещё хуже всё станет?

— Тогда я не буду возвращаться, — сказал Глеб. — Я же говорю — хочу с фашистами воевать!

— Ты совсем ку-ку? — спросил я. — А маму-папу не жалко?

— Я к ним сейчас приду и всё объясню!

— Сорок лет прошло. Твоим родителям сколько было в семьдесят девятом?

Он сразу засопел и замолчал. Видимо, задумался. Мимо нас прошла та троица, что в поезде ехала, — всё-таки они не утерпели, зашли за депо, да и распили свою фляжку. Ну хоть не на виду, постеснялись! Взрослые на войне часто пьют, но я никогда не буду, когда вырасту.

— А сколько люди сейчас живут? Сто лет? — спросил Глеб.

— Кто как, — ответил я уклончиво.

— Твоим родителям сколько?

— Маме тридцать семь. А бате сорок. Теперь навсегда сорок.

Не хотелось мне про это говорить, совсем не хотелось. Но я понял, что ему сказать надо, чтобы задумался.

— Папа погиб. На Саур-Могиле, — продолжал я. — С фашистами сражался, не с теми, кто тогда, а с нынешними. Вот что такое война. А ты… словно это игра. Словно можно повоевать, а потом спокойно назад. Эти… что к нам пришли… они тоже так думали. Только назад уже ничего не получится!

Он понял, понурился. Сказал:

— Может, я и не смогу вернуться. Вдруг это билет в одну сторону?

Валька помахал мне рукой, взглядом спросил: «Чего?». Я замотал головой. Поезд издал гудок и тронулся.

— Я следующим вернусь, — пояснил я. — А ты сейчас сядешь и представишь свой… семьдесят девятый. Понял? И домой вернёшься.

Поезд тихонько отъезжал, мы стояли на перроне. Потом отошли к скамейке и сели, одни на всю станцию «Шахтёрская».

— Ты мне хоть что-нибудь расскажи, — попросил Глеб. — Что у вас за рации такие?

— Рации? А… это мобильный телефон, — сообразил я. Достал и стал показывать — как звонить, что такое интернет… потом не удержался и запустил мультик про Машу и медведя. Глеб смотрел, вытаращив глаза, смеялся, потом вдруг нахмурился и спросил: — А ты мне не врёшь? Про войну-то? Ну какая у вас война? Детская железная дорога работает, телефоны в кармане, мультики!

— Вру? — я залез в интернет и стал показывать совсем другие кадры.

Глеб сразу замолчал.

— Вот такая у нас война, странная, — сказал я. — Только не твоя. Отправляйся-ка домой лучше! А то я за тебя волнуюсь.

Я это сказал и вдруг понял, что действительно за него волнуюсь. Как за младшего брата, которого у меня нет. Потому что хоть мы и ровесники, но этот Глеб — он такой… наивный. Совсем ребёнок со своими фантазиями о войне и желанием с фашистами повоевать.

Всё-таки он мне не врал. Мне на один миг так показалось, потому что не бывает такой войны, когда люди катаются на поездах, ребята смеются, у всех в карманах телефоны мобильные (обязательно такой заведу себе, когда их сделают!). А потом Борис стал показывать разные фотки и хронику. И самолёты военные, которые бомбят город, и взрывы, и бегущих солдат… Что-то странное во всём этом было, неправильное. Я вдруг подумал, что это на гражданскую войну похоже, но разве может у нас, в СССР, быть гражданская война с фашистами, это же совсем невозможно! А ещё я подумал, что это действительно страшно. И по доброй воле воевать глупо.

— Ты прав, — сказал я. — Мне надо домой. Если получится. А у тебя как, всё будет хорошо?

— Будет хорошо, — сказал Борис. Только как-то очень быстро это сказал. — Ты уж извини, но давай, читай свою книжку или как там ты это делаешь. И отправляйся. У меня предчувствия какие-то нехорошие.

Я огляделся — никого вокруг не было, и тишина была, но, может, от этой тишины и безлюдья как раз стало жутковато.

— Жаль, что на скутере не покатался, — вдруг улыбнулся Борис. — Штука такая, с колёсиками, на электричестве.

— Как самокат? — не понял я.