Альвдис Рутиэн - Между [litres]

А сейчас обойдемся свадьбой по человеческим законам.

И с гостями – только людьми.

На свадебном пиру она сидела неподвижная и бледная, как древняя статуя южных стран. Если Марх обращался к ней, она с усилием отвечала – односложно.

Друст был весел, шутил на весь зал, спел несколько песен, радостью своей заражая всех.

Эссилт не могла понять, чему он так рад. Это было не наигранное, а самое искреннее ликование. Но почему?

Потом дамы увели ее наверх.

Королева приказала им удалиться, осталась с Бранвен… всего несколько слов – и две Эссилт смотрели друг на друга.

Потом одна из них словно взялась за незримую нить – и выскользнула из покоя, не открывая двери.

Я никогда не знала любви. С рождения. Нет, даже раньше.

Ангеррану нужен был брак с Землей, чтобы стать королем. И он совершил обряд. Я родилась, чтобы ритуал был завершен, как должно.

Я была для моего отца всё равно что корона для королей Юга: вещью, знаменующей его власть. Он заботился обо мне – как о вещи. Берег – как вещь. Вещую, но – вещь.

Потом родилась Эссилт, и король отдал меня ей. Как королевский подарок. Очень ценный.

И теперь я отдам себя Марху – вместо Эссилт.

Я не люблю тебя. Должен, стараюсь – но не выходит.

Я любил тебя, сражаясь с Гругином и пропахивая священную борозду.

Я любил тебя, вплетая золотой волос в свою тунику.

Сливаясь в экстазе единения со Скатах и Боудиккой, я любил – тебя.

Отказывая Ллиан в праве быть со мной, когда она пожелает, я любил тебя.

И даже уступая настойчивости Ллиан – я всё равно любил не ее. Тебя.

Но наша встреча загасила любовь, как ведром ледяной воды заливают костер.

Что мне делать? Овладеть тобой – просто потому, что обряд должен быть завершен?

Нет.

Марх присел на край ложа, взял безвольную руку покорной жены. Осторожно поцеловал ладонь, потом стал гладить, сначала бережно, потом смелее… В нем самом разгорался огонь желания, но он сдерживал себя, целуя жену с нежностью, но не страстью, чтобы не испугать, не подчинить, чтобы она не отдавалась ему жертвой, а пожелала сама, она – хрупкая и еще несмелая, не ведавшая доселе ласк, и груди у нее такие маленькие, можно накрыть ладонью… так непривычно самому – ведь доселе он знал только опытных женщин, и в юности в море, и не сосчитать, сколько было прежде возлюбленных у Скатах и Ллиан, и даже Боудикка, с которой у него, конечно, ничего не было, только вот это ничего порождало сотни сыновей… а она уже перестает быть робкой, и всё будет хорошо, как Вран и предсказывал, и будут дети, много детей, только вот что делать с Друстом, ведь ему не быть теперь наследником, но это не сейчас, Друст подождет, потому что нет уже сил сдерживаться, да и не нужно сдерживаться теперь…

– Милый… это наша последняя ночь.

– Нет, нет!

– Завтра я должна буду разделить ложе с королем.

– Что-нибудь придумаем. Я не отдам тебя ему. Он уедет когда-нибудь.

– Любимый мой, бежим. Сейчас, немедленно. Ты же можешь…

– Нет. Он настигнет нас, он казнит…

– Он казнит нас здесь, он узнает…

– Ты веришь мне? Я всегда знал, знал, когда смогу победить, – и я сейчас знаю: для нас безопасность – здесь! Марх не тронет нас, поверь. Только в Тинтагеле нам не грозит беда!

– Милый, не-е…

Он зажимает ей губы поцелуем.

До рассвета так много времени – и так мало!

Марх прошелся губами по ее лицу. Оно было солоно.

– Ты плачешь? Почему? Тебе плохо?

– Нет-нет, – прошептала она.

– Я с тобой. Я никогда не оставлю тебя.

– Я знаю.

Бранвен не смогла сдержаться – и слезы хлынули из глаз.

– Что с тобой?

– Просто… – она сглотнула, – текут. Пусть… неважно.

Марх осторожно стер ее слезы.

– Можно, – прошептала она, – я попрошу?

– Что?

– Уйди до света. Я не хочу видеть… не хочу, чтобы видел ты…

– Я бы полюбовался, – в его голосе слышалась улыбка.

– Не сейчас… пожалуйста.

– Хорошо.

Оставшись одна, Бранвен вцепилась зубами в меховое одеяло, чтобы никто не услышал ее рыданий.

Ни ласки, ни забота, ни любовь – ничто из бывшего в эту ночь не принадлежало ей.

…уж лучше быть просто вещью, чем терпеть нежность, не тебе предназначенную.

День.

Другой.

Третий.

Неделя. Хуже вечности.

Днем ты всегда окружена дамами, мне не проскользнуть к тебе.

Ночью ты делишь ложе с дядей.

Едва подумаю об этом – убить его готов.

Хотел бы я, чтобы твоим мужем был бы кто-то другой. Я бы не раздумывал, одной стрелы бы хватило!

Но его… не могу. Ненавижу, хочу убить… тебя не хочу так, как мечтаю убить его! – но не трону.

Он мне отец… больше, чем отец.

И нет выхода. Разве горло себе перерезать.

С глазу на глаз.

– Друст. Ты можешь объяснить мне, что происходит?

На миг у сына Ирба оборвалось сердце – но он ничем не выдал. Он понял: король спрашивает, а не обвиняет. Он не знает ничего.

Притворяться незнающим было бы неосторожно:

– Происходит? С королевой?

– Да.

Марх сцепил пальцы, прошелся по покою, не глядя на племянника. Вдруг резко обернулся:

– Почему?! Ты знаешь?

Друст опустил голову, покачал: нет.

Произнести слова лжи он не мог. Сказать правду – тем более.

– Она боится меня, как будто я чудовище. Почему?! – взревел Марх. – Ты лучше всех знаешь ее, ты месяц прожил в Ирландии…

– …больше, – безотчетно поправил Друст.

– …так ответь: ПО-ЧЕ-МУ?!

– Я… – Друст проглотил комок в горле, – я не знаю.

На миг ему захотелось броситься – из окна на острые прибрежные камни. Или – к ногам дяди с честным признанием.

Он закусил губу и еще раз покачал головой.

Похоже, Марх ожидал именно этого ответа.

Он подошел к наследнику, взял его за подбородок, заставил распрямиться…

…Друст снова испугался – «знает!» – но почти сразу понял: нет, не гневается. То есть гневается, но не на него.

– Слушай меня. Я хочу уехать. Летом королю надо объезжать страну. А ты останешься здесь. С ней.

Друст едва не подпрыгнул. И понадобилось вдесятеро большее усилие, чтобы скрыть радость.

– Помоги ей привыкнуть к Корнуоллу. Она знает тебя, она тебя не боится, я же вижу. Помоги ей полюбить эту землю. Обещаешь?

– Я… я постараюсь.

– Не оставляй ее одну. Не давай ей быть наедине с ее страхами. Будь всегда рядом. Ты понял?

Друст в первый раз за весь разговор посмотрел Марху в глаза и сказал совершенно искренне:

– В этом, государь, ты можешь не сомневаться.

Дядя, ты приставил волка стеречь овец…

Ты мне доверяешь, как прежде, не зная, кем я стал теперь.

Прости меня, дядя. Ты мне доверяешь – а я рад обмануть твое доверие.