Наталья Осояну - Белый фрегат [litres]

Но что-то правдивое в этом слове было.

– Ты слышишь какие-нибудь изменения в… песне? – спросил наконец Фейра.

Сандер покачал головой, потом спохватился и ответил хриплым голосом:

– Нет. А должен?

Феникс вздохнул, по-прежнему глядя в окно.

– Я снял запрет на звездный огонь, – проговорил он таким спокойным тоном, словно речь шла о запрете на ввоз или вывоз из Росмера какого-нибудь печально известного товара. – Не совсем понимаю, каким образом мне… нам, потому что Эсме мне помогла… каким образом это удалось, но результат налицо. Теперь мы можем взять Землю тысячи огней штурмом, расправиться с Кармором и покончить со всей этой историей с компасом и «Утренней звездой». Финал близко, Сандер.

Матрос-музыкант моргнул. После первой фразы он ничего не расслышал.

– З-запрет на… звездный огонь?

– Да. – Фейра повернулся и задумчиво посмотрел на него, обхватив правой рукой подбородок. – Это было что-то вроде… запертого ящика в глубине ее сути. Ящика, о содержимом которого ей запрещено было даже думать. Но похоже, что нам удалось – не без помощи самой ~Невесты~ – отыскать лазейку. Ящик был запретным, пока оставался запертым. А мы его… в каком-то смысле… открыли. Ты понимаешь, что это значит?

Сандер помотал головой и совершенно искренне ответил:

– Нет.

– Мы отправимся к острову под покровом ночи, вместе с еще двумя фрегатами, – сказал Фейра. – Действовать будем совместно.

И тут он что-то ~сделал~.

Перед глазами у Сандера появилась карта. Он осознавал, что по-прежнему стоит посреди пустой капитанской каюты, шагах в пяти от феникса, и видит, как лучи послеполуденного солнца проникают сквозь большое окно. Вместе с тем, поверх всего этого и как-то… в стороне, он видел карту, на которой был изображен средних размеров остров, очертаниями напоминающий уродливый клубень болотного растения. На юге острова выделялась укромная бухта, где Сандер построил бы форт, поручи ему кто-нибудь такое задание. Фейра продолжил говорить, и, по мере того, как он разъяснял план, сочиненный вместе с Рейненом и кракен знает кем еще, разные части этой причудливой карты будто отделялись от основной картинки и подплывали ближе. Сандера затошнило, но он приказал себе терпеть.

– «Зеленоглазая» и «Душа бунтарки» – так называются фрегаты, которые будут нам помогать. «Зеленоглазая» высадит большой отряд в западной части острова, который двинется к форту. В это время мы с «Душой бунтарки» перекроем оба выхода из гавани, причем ~Невеста~ подойдет ближе, на расстояние выстрела, опасного для форта и кораблей, прячущихся в его тени. Если Кармор попытается сбежать, мы его перехватим. Или утопим. А потом высадимся на Земле, заберем третью часть компаса – и уже завтра отправимся своей дорогой, Сандер. Вороны пусть сами разбираются с капитаном-императором, когда он сюда прибудет.

Карта растаяла. Сандер закрыл глаза. В коротком рассказе Фейры крылось что-то неправильное – словно уродливая клякса на странице, исписанной безупречным почерком, словно фальшивая нота посреди прекрасной мелодии. Он прислушался к ~песне~ как следует и сперва не разобрал ничего необычного – она, конечно, звучала печально, однако такое происходило не впервые. Но потом… потом Сандер расслышал кое-что новое, кое-что неожиданное. Простой ритм, незаметно вплетающийся в ~песню~, исподволь меняющий ее рисунок. Чем-то напоминающий… сердцебиение? Нет. Он усилием воли отрешился от остальной ~песни~, сосредоточился лишь на этом ритме и как будто оказался в пещере, где в полной тишине с потолка капает вода, постукивая об пол.

Эти капли…

– Слезы, – сказал Сандер и вздрогнул, сообразив, что говорит вслух. Но отступать было некуда. – Она плачет, Кристобаль. Ты сделал ей больно.

Фейра прищурился, словно не понимая, о ком он говорит. Потом потемнел лицом и шумно втянул воздух, раздувая ноздри. Он как будто едва сдерживался, чтобы не ударить Сандера или не сжечь. Открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал и сжал губы так плотно, что они утратили цвет. В конце концов феникс прошипел почти беззвучно:

– Пошел вон.

Сандер вышел. В ушах по-прежнему звучал плач.

Он так и не понял, удалось ли Фейре что-то услышать.

Они покидают Росмер, когда наступает ночь, и устремляются к Земле тысячи огней. По всему выходит, что три фрегата прибудут на место к рассвету. Люди все время повторяют: если Шторм позволит, если Эльга не отвернется – нас ждет успех. Она не гадает, она знает точно – все получится.

Звездный… огонь. Теперь она может повторить в мыслях слова, которыми люди называют запретное. Это странные слова – ложь и правда в них перемешались в равных долях. Или, может быть, лжи чуть-чуть больше, но она признает, что образ красивый. Даже если никто – почти никто – из живущих в этом мире на самом деле не имеет понятия, как выглядит пламя звезды.

Два других фрегата следуют ее курсом, но пока что не вторят движениям. ~Он~ в глубине души волнуется из-за того, что предстоит с ними сделать, но зря: один раз выучив новый трюк, она его уже никогда не позабудет. Так было с нырянием, так было со сменой цвета парусов. А младшие – так она их называет в мыслях, такими их видит – слишком глупы, чтобы сопротивляться. К тому же они очень хотят ей услужить, поэтому сломить их волю и вынудить принять звездный огонь у нее на борту совсем нетрудно. Она уверена, что при необходимости заставила бы их принять его и к себе на борт. Чуть сложней будет с «Зеленоглазой», которой придется загородить собой второй выход из гавани, рискуя попасть под обстрел или стать жертвой таранного удара, но она и тут преуспеет – нет никаких сомнений.

После того что она перенесла, для нее нет ничего невозможного.

– Он~ уже не раз проливал собственную кровь на палубе, и она эту кровь поглощала. Но в этот раз ей показалось, что они оба вывернулись наизнанку и сошлись в противоестественном, омерзительном объятии, не оставляющем места для тайн. Он будто признал свою причастность к тому, о чем она не хотела думать. К тому, что ждало впереди. И, конечно, связь – она истончилась до немыслимых пределов, она почти порвалась. После ухода Сандера ~он~ просто сидел, тяжело дыша и устремив перед собой помертвевший взгляд, и все это время был для нее почти непроницаем. И лишь потом, когда ~он~ пришел в себя и потихоньку сплел новый канат из обрывков, паривших вокруг, она снова ощутила поток эмоций и мыслей, в котором преобладала скорбь.

Еще ~он~ испытывал тревогу – особую тревогу, проистекающую из одного определенного образа, который она не смогла сохранить в тайне. Но этот образ был таким причудливым и пугающим, что ~он~ его не понял и теперь беспокоился. До сих пор беспокоился: стоя на носу, глядя во тьму одновременно собственными глазами и с ее помощью, ~он~ пытался осмыслить увиденное: все эти гниющие кости, всю эту иссушенную плоть во тьме. Пытался, но не мог ничего понять.