Ханна Джеймесон - Выжившие [litres]

– Значит, солнечная Франция, как в прошлый раз? – произнес я.

Она нахмурилась:

– Франция?

– Гм… – Я и забыл, что мне не положено знать так много. – Да это я так сказал. Просто в моем воображении большинство парней с кризисом среднего возраста отправляются именно туда. Или в Вегас.

– Ясно.

Каждый раз, когда она верила очередной моей лжи, я все больше терял к ней уважение. Я, конечно, еще тот лжец, но это не повод проявлять сочувствие, особенно к моей маме. Не уметь распознать, когда тебе врет твой собственный ребенок, – это грустно.

Но то, что я пишу здесь, чистая правда.

Рождественская елка в гостиной вспыхивала красными и синими огоньками.

Я взял записку.

– Да вернется он! – произнес я и повернулся, собираясь уйти к себе наверх.

В своей комнате я еще раз прокрутил в голове нервный срыв, который случился у отца прямо в моем присутствии вчера вечером.

Нервное расстройство появилось у него вскоре после маминого. Мама всю жизнь была христианкой и вдруг перестала ходить в церковь, а потом и вовсе бросила молиться, когда поняла, что Бог не собирается ликвидировать папину компанию. Долгое время она все копила в себе – как отдавала деньги в нашу местную церковь и часами просиживала в неудобном кресле, слушая болтовню всяких чуваков. По ее мнению, было вполне разумно, чтобы Он отплатил ей в час нужды, потому что она никогда прежде прямо не просила Бога ни о чем. Ей и в голову не приходило, что у Него могут быть дела поважнее, чем заключать сделки с представителями верхушки среднего класса Австралии.

«Значит, нет никакого Бога», – решила она.

В канун Рождества, в ночь перед запиской, я сидел за обеденным столом, дописывая сочинение. Близнецы еще не вернулись с отчетного концерта по классу кларнета. Мама была на кухне, а отец сходил с ума. Он вошел в комнату, словно призрак, и сел рядом со мной. Мутные глаза, странная улыбка.

– Можно с тобой поговорить?

– А ты сам не знаешь?

Молчание.

– Конечно да, – добавил я. – Чего тебе?

– Можешь… отвлекись на минутку?

Я положил ручку и повернулся на стуле ровно на девяносто градусов.

– Хотел рассказать тебе кое-что, – произнес отец, кладя руки на стол и снова убирая их.

Хорошо, что на самом деле мы не родственники, нас связывал только их брак. Гарольд напоминал частично расплавленную восковую фигуру. Вероятно, когда-то он обладал волевым подбородком, который теперь сгладился. Его некогда голубые глаза выцвели и приобрели оттенок мутной водопроводной воды.

– Когда я отсутствовал неделю…

– Месяц, – поправил я его.

– Да нет, не месяц.

– Именно месяц. Я же оставался здесь, забыл?

Короткая вспышка нетерпения.

– Ладно, месяц. Я хочу рассказать тебе, где я был и что со мной случилось.

Я приподнял брови, но не стал проявлять слишком заметный интерес.

– Я ездил в Швейцарию, в отель «Сизьем».

«Ну, все, началось», – подумал я.

– Почему именно туда, не знаю, просто выбрал наугад. Нужно было просто куда-то убраться и подумать. Я провел там пару ночей, не пил и ничего другого в этом роде. Я почти не выходил из номера. Но после этих ночей что-то… произошло.

Я немного подался вперед, готовясь услышать что угодно.

«Он умирает?» – думал я.

Выражение его лица наводило именно на эту мысль, отражая нечто среднее между восторгом и горем.

«Может, они с мамой разводятся?»

«У него был роман?»

«Да он слишком нудный, кто с таким закрутит роман!»

Немного подумав, он произнес:

– Я обрел Бога.

Бледный и совершенно неподвижный, я не доставил ему удовольствия увидеть мою истинную реакцию.

– Я обрел Бога, и вот как это было. Однажды ночью я лежал без сна и вдруг почувствовал ужасную боль. Настоящую агонию, сынок, ты и представить себе не можешь. Я решил, что у меня сердечный приступ, но не было сил даже пошевелиться, чтобы добраться до телефона. Я не сомневался, что умираю, а затем я опустил взгляд… – Он перевел дыхание. – И увидел, как что-то вылезает из моей груди. Длинные когти вцепились в оба бока, и эта тварь, этот демон, выбиралась наружу. Боль была… невыносимой…

У меня по рукам побежали мурашки. Я прикрыл рот рукой и смотрел на отца поверх нее.

– А когда он вылез весь, то выглядел как не то скелет, не то ящерица, что-то среднее между ними. Он прополз через комнату в угол и оглянулся. У него… нее… были огромные зубы, и он оскалил их на меня, а потом исчез.

Не могу сказать, чего я ожидал от него, но точно не такого уровня бреда. Передо мной сидел человек, который начинал каждый гребаный разговор в моей жизни словами: «И чем докажешь?» Он был атеистом до мозга костей. Из тех, кто говорит своим детям, что после смерти мы разлагаемся в пыль и почву и что нет ни Бога, ни пасхального кролика, ни Деда Мороза.

И вот мой отец, атеист Гарольд Адлер, сказал:

– И тогда я понял, что Бог есть. Должен быть. Меня омывало глубочайшее умиротворение, нахлынувший покой. Я просто… осознал. Тревоги, сомнения, боль, зло – все исчезло вместе с тем демоном. Мне не хватает слов, чтобы описать мое состояние точнее. Умиротворение и осознание.

Затем мы оба довольно долго молчали. Я понятия не имел, что делать или говорить. Я не верил в Бога, и в этом полностью была заслуга воспитавшего меня отца.

– Осознание, – повторил я, потому что мне было всего лишь тринадцать, и в тот момент больше всего на свете я хотел, чтобы этот эгоистичный ублюдок подсказал, что говорят в таких случаях.

– Для меня важно рассказать тебе об этом, – произнес он, склонив голову.

– Я тебя услышал. – Я кивнул, будто понял. – Ты обрел Бога. Отлично.

– И ты об этом вот так спокойно говоришь?

В ту минуту я ненавидел его больше, чем когда-либо прежде или с тех пор. Я не любил его даже больше, чем маму. Они оба предали меня, но я никак не ожидал услышать от него такую чепуху. Этот чувак, влюбленный в математику, формулы, науку, не смог просто трахнуть двадцатилетнюю телку, или купить глупую машину, или напиться до потери пульса, как все остальные. Нет! Ему надо было обрести Бога. Из всех доступных способов взбунтоваться он выбрал самый оскорбительный.

«Ты мудак», – думал я, потому что это было второе самое плохое слово, которое я знал, но назови я его самым плохим словом, даже в уме, я бы чувствовал себя слишком виноватым.

– А ты не хочешь… ни о чем спросить меня?

Впервые в жизни мне захотелось ударить его. Я не был жестоким и ничего подобного не делал. Да, я бывал зол, но у меня никогда не возникало желания причинить физическую боль другому человеку.