Александра Лисина - Меч императора [litres]

Когда стало ясно, что никто нападать на меня не собирается и силком в тюрьму не потащит, я так растерялся, что мог только машинально сжимать в пальцах ножку хрустального бокала и лихорадочно размышлять над тем, что сейчас произошло.

Почему-то мне показалось, что я не понял самого главного из того, что хотел сообщить его величество. Но что я упустил? И чего не заметил?

Сегодня Кар сказал, что не желал моей смерти. И в то же время спросил: зачем я заставил его ее пережить?

Почему он хотел задать именно этот вопрос? Проехав сотни рисаннов, добравшись в одиночку в эту несусветную глушь, он сказал, что желает выяснить только это. И для чего-то использовал именно такую формулировку: пережить. Не узнать о моей смерти, не заставить его сомневаться… именно пе-ре– жить! Если хорошенько вдуматься, довольно страшное получается слово. Ведь оно означает не просто получить плохое известие. Это значит пройти через что-то очень скверное. Преодолеть. Переступить через какое-то событие, по силе сравнимое лишь со смертью.

– Почему ты так сказал, Кар? – холодея от жутковатой догадки, прошептал я, тщетно пытаясь отыскать в толпе императора. – Почему ты должен был это переживать? Это ведь была сугубо моя проблема, разве не так?

Да нет… не может этого быть! Я ведь тогда отключил боль. Убрал все эмоции. Даже через перстень Карриан не мог их от меня заполучить. Я бы не позволил!

Но тут в грудь меня толкнула подзабытая печать, и я с ужасом вспомнил, что мы с императором были синхронизированы дважды. Первый раз, когда я подобрал из фонтана проклятый перстень. И второй, когда умирающий император Орриан перекинул часть ниточек со своей печати на страдающего сына.

Я тогда не придал этому большого значения. Ну, перекинул и перекинул. Эти нити что капля в море, и они не обязывали меня беспрекословно подчиняться. Фактически их наличие означало, что я должен был исполнить лишь один приказ императора. Последний. И я его исполнил. После чего рассудил, что раз новый повелитель от меня отказался, у меня есть полное право его покинуть.

Но что же тогда произошло между нами в ту ночь, когда я был ранен, а Карриан едва не погиб?

Я хорошо помню, как зол он был, узнав, что за «невесту» ему по ошибке предназначил перстень. И еще лучше помню, какие чувства испытал сам, когда с досадой нацепил на палец кольцо, желая доказать, что не лжец.

Растерянность, отчаяние, боль… вот что превалировало тогда среди эмоций Карриана. Ярость, конечно, тоже была. Обида, горечь, сознание совершенного предательства. Но до определенного момента ярость стояла где-то на втором плане. Мы поругались. Не столько из-за самого перстня, сколько по причине того, что у меня не хватило мужества открыть ему всю правду. Карриан, само собой, обозлился еще больше. Но я только сейчас подумал, что раз уж мы в тот миг оба носили кольца, то и наши чувства должны были стать тогда общими. То, что злился он, вывело из состояния равновесия и меня. Вот почему я его ударил. Вот почему в тот день меня обуяло такое бешенство. Мои эмоции передались ему. Его вернулись снова ко мне… В том неуравновешенном состоянии, в котором мы находились, просто удивительно, что мы не поубивали друг друга сразу.

А между тем первым тогда по-настоящему ударил именно я. И это я нарушил и без того хрупкое равновесие. Моя агрессия запустила цепную реакцию, и если я все правильно понимаю, Карриан должен был отреагировать точно так же. Причем мгновенно.

Я хорошо знаю, как проявляется его знаменитое бешенство. Не раз уже сталкивался, поэтому могу представить, во что бы мы тогда превратились. Озверевшие от взаимной ярости. Осатаневшие, словно дикие звери. Мы должны были поубивать друг друга дважды. А то и трижды. Но тем не менее я остался жив и при этом до сих пор не мог вспомнить, когда же и как именно Карриан умудрился мне ответить.

И вот сейчас, в этот самый момент меня вдруг посетила еще одна пугающая мысль.

А что, если он и не успел меня ударить? В те несколько секунд между моментом, когда я надел кольцо, и тем мигом, когда мы оба слетели с катушек… что произошло с печатью? Той слабой, единственной, но до предела натянутой между нами ниточкой, которая и по сей день никуда не делась? Могла ли она усилить то действие, которое оказывали друг на друга кольца? Могла ли хранящаяся в ней магия первого императора послужить катализатором, чтобы между нами сформировалась не только эмоциональная, но и физическая связь?

В ту ночь я испытал так много боли, что это едва не свело меня с ума.

Но лишь сегодня, лихорадочно обшаривая глазами переполненный зал, я с ужасом подумал: а что, если и эта боль была не только моя, но наша общая?

Страшнее всего оказалось сознавать, что император, скорее всего, не лгал и в тот день действительно не хотел меня ранить. Но когда его ударил я, в тот миг, когда синхронизация стала по-настоящему двойной, не только ему прилетело тогда по голове. Его боль, оглушение, все, что он испытал в момент оказавшегося для него полнейшей неожиданностью удара, мгновенно передалось и мне. Поэтому я тогда упал. Поэтому у меня в ушах зазвенело. Я ударил себя сам! Через него! Через нас! А потом в дело вступила печать, и нам с Каром стало совсем плохо.

Но тогда получается, что все время, что я полз, обламывая ногти, по подземному переходу, харкал кровью, заблевывал ею стены и тихо хрипел, пытаясь выбраться из императорского дворца, Кар точно так же хрипел и выл, брошенный мною в той самой комнате. Он должен был чувствовать все, что смог пережить в ту ночь я: в потайном ходе, на улице, в залитом кровью подвале. И раз уж он слышал , что там произошло, то наверняка и прочувствовал – прямо на физическом теле – абсолютно все, что пережил я.

Самое страшное заключалось в том, что пока я глушил свою собственную боль трансом, помочь императору оказалось некому. Его-то контролю над болью никто не обучал. А если и обучали, то не так, как мастера-тень. Поэтому там, где я язвил и скалил зубы, Карриан должен был корчиться от боли. Чувствовать каждый удар хлыста. Слышать, как гудит в ушах кровь. Вздрагивать от хруста переломанных пальцев. Скрипеть зубами, чтобы не заорать в голос. А когда я нацепил его перстень на умирающего графенка, да еще и кровушкой своей полил, полагая, что это нужно для достоверности…

Боже! Надеюсь, это не означало, что на какое-то время перстень принял этого полумертвого урода за меня и снова начал добросовестно передавать императору чужие ощущения? А если огонь добрался до подвала чуть раньше, чем я ожидал? И что, если в разгар пожара придурок эль Нойра был еще жив?

От последней мысли у меня потемнело в глазах.

Сгореть вместе с ним заживо?

Нет! Рам нас сохрани от такого кошмара!