Сири Петтерсен - Скверна [litres]

Сетри положил книги, которые держал в руках, на тележку.

– Нет, Ример-отче. Это то, что мы спрятали от Совета.

Ример подошел к нему и заставил посмотреть себе в глаза.

– Ты врешь мне?

Сетри помотал головой:

– Зачем мне врать? Ведь если вы станете думать, что мы работаем на вас, мы выиграем больше.

Ример не ответил. Слово «вы» резало ему ухо. Он провел рукой по полкам и стал выдвигать одну книгу за другой. Книги о войне. О древних богах. Дневники давно почивших аристократов. Книги о Потоке. Книги на языке, которого он не знал.

Ример улыбнулся Сетри:

– Значит, если бы я привел их сюда, они удивились бы так же, как я, ты это хочешь сказать?

Перед тем как ответить, Сетри сделал глубокий вдох и закрыл глаза.

– И даже больше, как мне кажется.

Он открыл глаза, и Ример вновь ощутил покой в его взгляде. Сетри сливался с Потоком. Он был готов умереть ради того, чтобы защитить свои тайны. Ример сообразил, что ему пора объясниться, пока не пришлось кого-нибудь покалечить.

– Как долго вы знаете?

– Мы всегда знали. Каждого из нас назначили те, кто был до нас. А мы уже назначили тех, кто будет следующим. Кто-то всегда должен знать. Трое имлингов. Ни одним больше.

– Ну а теперь нас четыре, – сказал Ример и протянул руку. Сетри бросил взгляд на остальных. – Нас четверо, – повторил Ример. – Я здесь не по воле Совета. Пусть члены Совета остаются в неведении, в котором находились всегда.

Берглин открыла рот. Ример сделал вид, что не заметил этого. Он раньше произносил и более страшные вещи и заканчивать с этим в ближайшее время не собирался.

– Вы пастыри. Вы славитесь своим умом, так что не разочаровывайте меня сейчас. Вы можете попробовать остановить меня и лишиться жизни. Или же можете помочь мне.

– Помочь тебе в чем? – спросил Сетри. – Научиться слеповству? Усилить Поток? Продать душу за власть?

В его словах не было силы. Он говорил то, что, по его мнению, должен.

– Если для того, чтобы остановить трупорожденных, требуется это, то да, – сказал Ример. – Но нам же не придется так много трудиться.

Сетри мгновение помедлил, а потом протянул Римеру за руку. Две женщины переглянулись.

– Ты Ворононосец! – произнесла Гретель, протестующе и недоверчиво.

– Больше нет ворона, которого надо носить, – ответил Ример и взял с тележки книгу. Что это за язык? Он никогда не видел ничего подобного.

– Но… ты не просто часть Совета. Ты и есть Совет! Ты не сможешь скрыть этого от остальных!

– Да в Шлокну этот Совет! Я стал Ворононосцем не ради них. Я стал Ворононосцем ради каждой живой души в Имланде. Я отказываюсь позволить одиннадцати государствам погибнуть от неведения! Так что делайте то, что всегда было вашим предназначением. Думайте. Расскажите мне, кто они!

Сетри поднял фонарь и повел Римера дальше по коридору. Становилось холоднее. Здесь сквозило.

– Мы просто охраняем эти книги, Ример. Не изучаем их. Боюсь, мы лишь можем указать тебе верное направление.

Они подошли к концу коридора, и Ример сообразил, что там не было стены, только зияющая черная дыра. Они остановились. Сетри поднял фонарь. Свет поглотила бесконечная пустота. Шахта в горе, без дна и потолка. Лишь мрак. Если бы Ример сделал еще один шаг, он бы упал. Ясно, что в бесконечность.

– Но одну вещь о слепых я могу тебе рассказать, – сказал Сетри, уставившись во тьму. Стены шахты были черными и гладкими, как стекло. Ход, в котором они стояли, был одним из тысячи. Молчаливые черные дыры. Здесь все было таким непривычным, что кровь Римера похолодела.

Голос Сетри внезапно стал очень далеким.

– Они появились здесь задолго до нас.

Громкие голоса. Стефан. И женский. Аллегра.

Хирка открыла глаза. Она одна в комнате, где все ей незнакомо. Потом она услышала шум лодок в канале и вспомнила, где она. В Венеции. В тонущем городе. В тонущем мире.

Воспоминания вернулись. Дом Аллегры. Катер. Мертвый забытый, труп которого утопил Стефан. Она помнила, как Нильс и Стефан ругались. Из-за нее. И она помнила обратный путь, когда Стефан перестал беспокоиться о том, что по их следам идет полиция. Тогда уважение, которое он испытывал к Аллегре, взяло верх. От этой женщины он не мог сбежать. О чем они говорят сейчас?

Хирка приподнялась в кровати. Болей, которых она ждала, не появилось. Она задрала белое белье, сняла повязку и осмотрела рану. Она зарастала удивительно быстро, но с ней всегда было так. Теперь она знала почему.

Она надавила большим пальцем на стежки. Они были мягкими, но пахли чистотой. Сколько дней она провела в полузабытьи? Четыре? Пять? Может быть, ей помогал Наиэль? Тот, кто мог унять боль при помощи когтей. Она знала о нем так мало. И о себе тоже. И о том, кто на нее охотится.

Но в одном Хирка была уверена – с нее довольно. Она больше не хочет испытывать удушающий страх при каждом пробуждении. Не хочет, чтобы ее жизнь постоянно находилась в чужих руках. До Ритуала она боялась Колкагг, черных теней. И Совета. Все решали они. Потом боялась Урда. А после Ритуала она вообще утратила всяческий контроль над своей жизнью. Беспомощное существование в шахтах. Зависимость от желаний других.

Надо стать умнее, стать хозяйкой собственной судьбы.

Хирка потянулась за штанами, которые валялись в ногах кровати, засунула руку в карман и вынула рисунок, который взяла в кабинете Сильвио. Она развернула скомканную бумажку. Местешип. Вымысел для Стефана, реальность для нее. Больше, чем реальность. Надежда.

Кое-что способно вернуть ей контроль, дать преимущество. Или еще лучше – вернуть ее домой. Чем бы это ни было, оно находилось в музее. Как там Стефан говорил? Художественный музей Рун? Хирка не слишком много знала о музеях, но ей было известно, что это места, куда может прийти каждый. В том числе она. Но хочет ли она, чтобы Стефан отправился с ней?

Хирка засунула картинку обратно в карман, бросила штаны на пол и заметила нож. Она почувствовала, как ее тянет к нему. Притяжение и отвращение. Так должно быть? Разве нельзя контролировать собственную жизнь, не причиняя при этом вреда другим? Хирка перегнулась через край кровати и взяла нож. Потом она легла на спину и потрогала лезвие. Сталь блестела, но Хирке казалось, она чует, что этим ножом уже пользовались, что он уже торчал из груди двоих мужчин, и оба они были мертвы.

Они забрали с собой какую-то часть нее. Ту часть, которая всегда полагала, что в мире существует лишь два вида имлингов: живущие мирно и убивающие. Хорошие и плохие. Принадлежала ли она теперь к плохим? Неужели страх отнес ее от одного берега к другому? Или же это была необходимость?