Михаил Ланцов - Генерал империи [СИ]

Завершив приготовления, он лег, накрылся крышкой и начал ждать, коротая время воспоминаниями и размышлениями. Очень надеясь не уснуть. Потому что храп из гроба мог сорвать всю задумку в самом ее начале.

Сторож очнулся часа через два, по субъективным оценкам нашего героя. Это было легко понять, так как он отчаянно закричал, привлекая внимание окружающих. Прибежали служки и полиция. Засуетились. Но уже светало. Так что, они ограничились только тем, что вновь зажгли свечи с лампадами да воскурили ладан. И подготовились к гражданской панихиде. Мистика мистикой, а дела делами. В конце концов это была слишком сложная ситуация, чтобы ее можно было с кондачка как-то объяснить. Записать, зафиксировать и подать наверх – да. Но не более.

Минут через двадцать после начала суеты в храм начала набиваться толпа людей и чуть погодя началась служба. Но продлилась она очень недолго, так как Максим быстро начал задыхаться. Слишком быстро… быстрее его ожиданий. Свечи и лампады снова стали выжигать кислород, только теперь к ним присоединились еще и люди. Вон как дышали. Как не в себя. Нет бы через раз. А они – туда же, злодеи. Им тоже явно не хватало воздуха из-за общей духоты помещения. Этим обстоятельством активно пользовались священники, говоря о том, что легко в храме дышит только человек безгрешный, а вас, злодеев, грехи душат. Ну или что-то в этом духе. Очень удобно для манипуляции толпой. Очень. Но сейчас у нашего героя начало медленно уплывать сознание из-за недостатка кислорода. Видимо грехи его были очень тяжкими. Так и отключиться недолго. А потом очнешься в могиле закопанный – и поминай как звали.

Так или иначе, но после очередного «Господу помолимся!» он психанул и рывком толкнул крышку гроба. И руками, и ногами. От всей души. Из-за чего та, хоть и была тяжелой, но недурно так подлетела и рухнула на каменные плиты пола, едва не зашибив стоящих подле людей. Потом он сел в гробе и нервно, резко и удивительно уж жадно вдохнул воздух. Оно и понятно – задыхался. Однако для окружающих это выглядело совсем не так… люди ахнули и отпрянули, прижавшись к стене.

Обведя осоловевшим и слегка мутным взглядом окружающих, Максим с трудом вылез из гроба и на несколько ватных ногах едва устоял у постамента. В мундире. Красивый. Только гарью пахнет и жженым мясом. Провонял за то время, что в гробу лежал. Все-таки натекло с него немного соков. Да и сам гроб несколько провонял. Хотя Меншиков все и вытер, все одно – не спасся от того, чтобы изгваздаться и переполниться ароматами пожарищ.

— Твою мать… — выдохнув, произнес Максим, пытаясь прийти в себя после жуткого удушья.

Усмехнулся, нервно хохотнув, и направился в сторону алтаря. Там, где он несколькими часами раньше видел святую воду. Запасы. Небрежно отбросил крышку с серебряной утвари он с удовольствием умылся. Вода была теплой, но после удушливой духоты гроба даже она чрезвычайно освежала.

Довольно фыркнув и вытерев лицо и руки какой-то расшитой ритуальной тряпкой, Максим выхватил бутылку кагора для причащения. Лихо ее раскупорил и вылил в себя прямо из горла с половину.

— Ну и пойло… — поморщился Меншиков и отбросил бутылку на пол, расколотив вдребезги. — Эй, — крикнул он оторопевшему священнику, — не надо экономить на причастии! Что это? Кровь Господня или бормотуха? Вино должно использовать доброе, славное, а не эту погань. Чай, приличный собор, а не деревенский приход на краю света.

И чуть покачиваясь пошел обратно. Остановился возле гроба в гробовой тишине. Окинул взглядом все еще бледных как полотно окружающих его людей и поинтересовался:

— А что это вы тут делаете?

— Так… вас проводить пришли, — нервно сглотнув, произнес Гучков, стоявший в первых рядах и смотревший на Максима совершенно диким, непередаваемым взглядом…

— Да? Ну, благодарствую. Только я передумал.

— Боже правый… — тихо ахнул кто-то из дам.

— И как там, Максим Иванович? Как на том свете? — спросил кто-то задних рядов.

— Каждому по вере его, — пожав плечами ответил Меншиков. — Во что веришь, то тебя и ждет. Всевышний полон разнообразия в своем проявлении. Веришь, что уйдешь в небытие, туда тебе и дорога. Жаждешь попасть в Валгаллу? Пожалуйста, если соблюдешь условия. Рвешься в христианский рай? Тоже милости просим, но только если ты достоин его. Вера и совесть – вот мерила твоего посмертия. Особенно совесть. Даже в аду, который у каждого свой, двери не закрыты. Каждый волен уйти в любой момент. Да только совесть не пускает. Она же и в муки ввергает.

— А вы? А где были?

— Я? О! Это было великолепное приключение! — хохотнул Максим и начал нараспев декларировать песню «Норманны» от Княzz.

— выкрикнул последнее слово. Замолчал. Обвел взглядом пятящихся людей. Дико рассмеялся, откинув голову и прямо-таки заливаясь. А потом резко собрался, посерьезнел и повернувшись к распятию размашисто, демонстративно перекрестился. — Ну извини. Очень любопытно было. Сам знаешь – я одним глазком.

Замолчал.

Чуть постоял молча.

И пошел твердой походкой к выходу.

— Максим Иванович, — окликнул его Гучков, когда тот проходил мимо. — Куда же вы теперь?

— К войскам. Эта война еще не закончена.

— Но… говорят… пишут, что настало время переговоров.

— Серьезно? Я думал, грешным делом, что переговоры начинают после победы или поражения, а не когда удобно отдельным проходимцам. Война не закончена. Враг не повержен. Победа не достигнута. Нужно быть полным дерьмом, чтобы вот так глупо, мерзко и ничтожно выронить славу победы в Великой войне. Нужно самым отчаянным образом презирать всех, кто отдал свою жизнь и здоровье на фронтах и в тылу, чтобы так жиденько обосраться.

— Но… — попытался что-то возразить Милюков, стоявший неподалеку, но осекся и как-то попятился, встретившись со взглядом Меншикова… который смотрел на него как на кусок мяса перед разделкой.

– тихо произнес Максим, напевая песню Сколота, смотря прямо в глаза Милюкову.