Михаил Ланцов - Генерал империи [СИ]

— Да уж… — тихо произнес король, вставая из-за стола. — Это какое-то безумие.

— Это Меншиков, ваше королевское величество, — вкрадчиво ответил Эдуард Грей, также, как и все присутствующие, вставая вслед за королем…

1916 год, 7 августа, Штормград

Первый день после «воскрешения» прошел относительно нормально. Нервно, но нормально. Люди просто не успели осознать произошедшего. Да и не то, что осознать, а даже и узнать. А вот потом началось…

Наш герой сразу даже и не понял, какого джинна она выпустил из бутылки. Нервно, тревожно было вокруг. Люди как-то терялись и дергались рядом с ним, чувствуя явный дискомфорт и неловкость в первый день. На второй день это усилилось, разбавившись странными взглядами. На третий же он столкнулся с настоящей бедой – толпами желающих к нему прикоснуться… и попросить его благословения…

Единой официальной позиции у Русской православной церкви не было. Патриарха еще не выбрали, хотя его им успел пообещать еще Николай II. Не успели… ни император, ни сами иерархи. Слишком сложно было им организовать данный процесс после стольких лет существования церковников в формате когорты государственных чиновников. А тут – такое известие. Оно кого угодно выбило бы из колеи и заставив смутить. Поэтому – сверху молчали, не зная, что сказать. А снизу, священники на местах, вынуждаемые к реакции народными массами рассудили просто. Воскрес прилюдно? Значит было дело. В церкви? Значит с Божьего благословения. То есть, это не что иное как чудо. Самое что ни на есть обыкновенное чудо. То самое, которое так было нужно для укрепления веры простых людей. Так или иначе, но уже 6 августа во многих церквях и соборах Петрограда, Москвы и многих иных крупных городов Российской империи зазвучали благодарственные молитвы и прославления великого чуда. Что, дескать, воин и заступник земли русской, Меншиков Максим Иванович воскрешен к жизни божьим промыслом после воровского убийства, совершенного не иначе как лично врагом рода человеческого или его прислужниками. К 7 августу эта служба в разных форматах уже звучала практически во всех церквях России… а еще Сербии и Италии, ну, то есть, новообразованной Римской империи. Папа Римский, обескураженный поначалу, терялся недолго и поступил так, как было выгодно для укрепления своего положения. Ведь он лично отпускал Максиму грехи и благословлял на дела ратные. Значит вот – не прошло это даром. Значит имеет силу его благословение.

И это не прошло бесследно.

На вокзалах, через которые проходил поезд Меншикова, собиралось огромное количество людей. И ему приходилось выходить к ним, чтобы уважить. И благословлять. И речь произносить благодатную. Очень неожиданное для него амплуа.

Но это – полбеды. На вокзале в Штормграде ему пришлось не просто выйти к людям, а пройти сквозь толпу. Забраться в автомобиль и как-то доехать до своего дворца. А кругом были люди. Много людей. Очень много. Наверное, весь город вышел да из окрестностей подтянулись. Фактически он продвигался по узкому коридору из моря людей. И ему было страшно до жути. Как никогда.

«Это какое же чудовище я пробудил?» – проносилось в его голове.

Но вида подавать было нельзя. Он должен приветливо их встречать и радостно им улыбаться, даже если у самого едва ли ноги не тряслись от холодного, липкого ужаса, что стекал по спине прямо в подштанники. Штормградский дворец казался ему спасительным островком в этом бушующем море. К нему и стремился, стараясь самыми короткими путями туда пробираться. Что было непросто из-за толп людей. И чем ближе он подходил к своему дому, тем больше и гуще были толпы. Попытка же въехать в ворота едва не закончилась катастрофой. Люди ломанулись внутрь. Прямо на бойцов охраны. Началась давка, по которой автомобилям с нашим героем и сопровождению необходимо было как-то проехать вперед. Если бы это были враги – он бы просто приказал давить. А так…

В конце концов Максим плюнул. Вышел из автомобиля и с кирпичным выражением лица пошел вперед. Прямо сквозь толпу этих зомби, почему-то считающих себя людьми. Они пытались к нему прикоснуться. Но не более. Никто не посмел ни дернуть, ни схватить, ни преградить дорогу. Этим обстоятельством воспользовались охранники и достаточно ловко вытеснили людей наружу, за забор. Закрыли ворота, оставив авто за периметром, целостность которого кое-как удалось восстановить.

На пороге дворца Меншикова ждала супруга… с ТАКИМ выражением лица, что описать его в двух словах было совершенно невозможно. В нем смешалось все – ужас и восторг, радость и страх, надежда и обреченность. Эти чувства проявлялись едва-едва. Она держалась. Обычно она себе такой демонстрации чувств не позволяла, но зрелище того, как ее муж идет сквозь расступающееся море людей ее, видимо, добило.

— Привет, — чуть более нервно чем обычно произнес наш герой, когда подошел к супруге на дистанцию пары шагов. — Ты не рада мне?

Она нервно фыркнула и кивнула в сторону забора, где плескалось море людей. Максим обернулись и промолчал. Все было понятно без слов. ЭТО выглядело страшно. Особенно для человека, не закаленного толпами будущего… стадионами, собирающими по тридцать-сорок и более тысяч человек. По местам массовым гуляний в крупных городах, где может и все сто тысяч набиться. Для нее это был ужас… кошмар… что-то совершенно невообразимое.

— Пойдем внутрь. Там вид не столь монументален.

— Это не помогает, — чуть дернув губами в попытке обозначить улыбку, произнесла она. — Выглянешь в окно и жуть берет. Да и шум. Кажется, что забор вот-вот рухнет и волна погребет дворец под собой.

— Может и так. Но я хочу покушать. И было бы недурно это сделать в кругу семьи.

— Как пожелаешь, — кивнула Татьяна Николаевна с какой-то странной интонацией. Во всяком случае Максим ее смог лишь заметить, но не понять. Супруга уже почти взяла себя в руки и стала столь же выдержанной, как и раньше. По крайней мере, на людях.

Прошли во дворец. Он отправился принимать ванну и приводить себя в порядок. А пока плескался, готовили завтрак. Поздний. Но так и что с того?

Завершив весь желаемый моцион, наш герой переоделся в свежую, приятно пахнущую одежду, и в приподнятом настроении направился в столовую. Так-то его, конечно, тянуло на кухню, откуда одуряюще приятно пахло. Но он сдержался. Чай статус уже не тот, чтобы на кухне трапезничать. Заложник общественного положения.

Шел и ловил на себе взгляды из-за каждого угла, из каждой ниши и тени. Здесь, наверное, собрались все слуги и прочие обитатели дворца или, во всяком случае, их большая часть. Меншиков уже который день был предметом НАСТОЛЬКО пристального внимания, что чувствовал себя манекеном на витрине. Это немного бесило, но психовать было нельзя. Увы. Любой жест, любое слово, любая выходка в текущей ситуации без всякого сомнения стала бы достоянием общественности. Личная жизнь? О ней можно забыть. Совсем забыть. Даже секс выходил теперь делом публичным… можно сказать общественным. Ситуация выходила сопоставимой с монархами Средневековья, где эти персонажи даже оправиться не могли без фиксации этого события окружающими…